Не жалейте флагов

Во Ивлин

Но Молли не была намерена оставить свой шаг без последствий.

– Устрицы, – сказала она. – Дюжину. Больше ничего. – И затем, не дожидаясь, пока официант уйдет: – Ты удивился, когда я тебя поцеловала?

– Нет, – поспешно сказал Питер. – Конечно, нет. Нисколько.

– Нисколько? Уж не хочешь ли ты сказать, что ты ожидая этого от меня?

– Нет, нет. Разумеется, нет. Ну, ты понимаешь, что я хочу сказать.

– Представь себе, не понимаю. Ты ужасно самонадеянный, если не удивился. Ты всегда производишь на девушек такое впечатление или это все только твоя форма?

– Молли, не будь свиньей. Если хочешь знать да, я в самом деле удивился.

– И

был поражен?

– Нет, только удивился.

– Ладно, – сказала Молли, решив больше его не мучить. – Я сама удивилась. Все кино только об этом и думала.

– И я, – сказал Питер.

– Вот так, хорошо! – сказала Молли тоном фотографа, который ловит удачное выражение на лице клиента. – Не двигаться! – добавила она, сама подметив это сходство.

– Право, Молли, я что-то совсем тебя сегодня не понимаю.

– Ах, Питер, поймешь, обязательно поймешь. По-моему, ты был в детстве прелестным маленьким мальчиком.

– Да, наверное, пожалуй, что так.

– Зачем же тебе строить из себя старого распутника, Питер? Уж передо мной-то? И не притворяйся, будто не понимаешь, о чем речь. Я люблю, когда ты удивляешься, Питер, но абсолютный кретинизм – это уж слишком. Знаешь, я чуть было не поставила на тебе сегодня крест. Ты все фигурял, каким ты был раньше беспутником. Я думала, я никогда не смогу на это решиться.

– Решиться на что?

– Выйти за тебя. Матери страшно этого хочется, никак не могу взять в толк почему. По-моему, с ее точки зрения ты мне никак не подходишь. А она ни в какую – ты должна выйти только за него. И вот я старалась быть хорошей, слушала, как ты заливаешь про добрые старые денечки, и под конец мне захотелось стукнуть тебя чем-нибудь по голове. Ну, думаю, сил моих больше нет, скажу матери, что ставлю на тебе крест. А потом мы наткнулись на миссис Лин, и все стало хорошо.

– Мне было страшно неловко.

– Ну еще бы. Ты был совсем как мальчик из пансиона, когда его отец пришел на спортивные состязания не в той шляпе. Очаровательный маленький мальчик.

– Ну что ж, – сказал Питер. – Если ты довольна…

– Да, пожалуй, я именно что «довольна». Ты сойдешь. А Сара и Бетти пусть грызут себе локти.

– Как же ты решил? – спросила Марго, когда Питер рассказал ей о свидании.

– Да ведь, собственно говоря, решал-то не я, а Молли.

– Так оно всегда и бывает. Пожалуй, теперь мне надо оказать какую-нибудь любезность этой дуре Эмме Гранчестер.

– Я мало знакома с леди Метроленд, – сказала леди Гранчестер. – Но, пожалуй, не мешает теперь пригласить ее на завтрак, Боюсь, она для нас слишком шикарна. – И слово «шикарна» леди Гранчестер сказала совсем не в виде комплимента.

Однако матери встретились и свадьбу решили сыграть немедля.

IV

Помолвка Питера ни для кого не явилась сюрпризом, а если бы и застала всех врасплох, ее затмил бы рассказ о столь экстраординарном поведении Анджелы в кино. Правда, Питер и Молли, прежде чем расстаться в тот вечер, условились никому не рассказывать о происшествии, однако каждый шел на этот акт самоотречения с мысленной оговоркой. Питер рассказал обо всем Марго – потому что хотел, чтобы она что-нибудь предприняла по этому поводу; Безилу – потому что все еще затруднялся дать верное толкование этой загадочной истории и полагал, что именно Безил способен внести ясность в дело; а также трем завсегдатаям Брэттс-клуба – потому что случайно встретился

с ними в баре на следующее утро, когда еще был полон случившимся. Молли рассказала все двум своим сестрам и леди Саре – по давней привычке, потому что, обещая держать что-нибудь в секрете, она всегда с самого начала подразумевала, что этим трем рассказать можно. Посвященные, в свою очередь, рассказали своим друзьям, и в конце концов по всему Лондону разнеслась весть, что выдержанная, циническая, отчужденная, безупречно одетая, донельзя исполненная чувства собственного достоинства миссис Лин; миссис Лин, которая никогда не «выходила» в общепринятом смысле, а жила в завидном кругу избранных и утонченных; миссис Лин, которая умела говорить как самый умный мужчина, которая ухитрялась не попадать в светскую хронику газет и иллюстрированных журналов и которая вот уже пятнадцать лет являла собой высший и единственный в своем роде образец всего того, что американцы называют «уравновешенностью», – эта чуть ли не легендарная женщина была подобрана Питером в сточной канаве, куда, как она ни упиралась, ее выбросили двое вышибал из кинотеатра, где она учинила пьяный дебош.

Случись такое с самой миссис Ститч, это едва ли произвело бы более сильное впечатление. Это было невероятно, и многие отказывались этому верить. Возможно, наркотики, говорили они, но о спиртном не может быть и речи. Чем были Парснип и Пимпернелл для интеллигенции, тем стали миссис Лин и бутылка для фешенебельного общества: темой для разговора номер один.

Тема эта оставалась темой номер один и три месяца спустя, на свадьбе Питера. Безил уговорил Анджелу прийти на скромный прием, который устраивала в честь этого события леди Гранчестер.

Он зашел к Анджеле, когда Питер сообщил ему новость; зашел не сразу, но, во всяком случае, в первые же сутки, как услышал се. Анджела была на ногах и одета, но вид имела невыразимо забубенный: накрашена как попало, кричащими мазками, в духе позднего Утрилло.

– Анджела, ты выглядишь ужасно.

– Нет, милый, я чувствую себя ужасно. Ты, я вижу, в армии.

– Нет, только при военном министерстве.

Она вдруг с жаром и ни к селу ни к городу начала говорить о французах.

– Прости, я должна оставить тебя на минутку, – сказала она немного погодя и исчезла в спальне. Через полминуты она вышла обратно с едва заметной рассеянной улыбкой – улыбкой внутреннего довольства, какую случается видеть на лице усталой старой монашки – почти. Разница все же была.

– Анджела, – сказал Безил, – когда ты хочешь выпить, почему бы тебе не пить в открытую с другом.

– Не понимаю, о чем ты говоришь, – сказала она. Безил был поражен. Анджела никогда не притворялась, во всяком случае с ним.

– Перестань сейчас же, – сказал он. Она перестала и заплакала.

– Ради бога, не надо, – сказал Безил, прошел в спальню и палил себе виски из бутылки, стоявшей возле кровати.

– Тут на днях, вечером, ко мне заходил Питер с девушкой. Наверное, они всем и рассказали.

– Мне он рассказал. Почему ты не перейдешь на ром? Это для тебя гораздо полезнее.

– Правда? Я, кажется, никогда его не пробовала. Ты думаешь, он мне понравится?

– Я пришлю тебе несколько бутылок. Когда у тебя начался этот запой?

Все притворство с Анджелы как рукой сняло.

– Ах, много недель назад.

– Я тебя не узнаю.

– Правда, Безил? Правда?

– Ты всегда ела меня поедом, когда у меня начинался запой.

– Да, правда, помню. Прости меня. Но ведь тогда, ты знаешь, я была влюблена в тебя.