Не жить
Шрифт:
Первым делом я мыться стал по три раза на день. Зубы чистить. Одежду в порядок привел, отобрал что-то у младших. Носки там, майку. Тут школа началась. Буквы, цифры, первый класс. А у нас какие там мозги? Половина бычки курит и бензин нюхает, а половина дебилы. Их бы в специнтернат перевести для конченых недоумков, да кому мы нужны – сортировать? Все одно мусор… Я курить бросил и учиться стал. Букву «щ» никак освоить не мог, как сейчас помню. Она какая-то лишняя у меня была. Но вызубрил. Читать стал, а считать-то у нас и до этого умели – в карты иначе не поиграешь. Причем считали махом – до двадцати одного. Дальше уже сложнее, да и не нужно. Так это им не нужно! А я-то уже знал, что делать. Пока сотоварищи в бензиновом похмелье валялись, я потихоньку книжки стал брать. В общем, ерунда
К концу первого класса, помню, как трава вылезла, приехали к нам муж с женой. Профессор, то есть мой папаша будущий. И кикимора с ним. Оно, конечно, все кинулись к ним на предмет чего слямзить или выпросить. А я к ним не побежал. Сел на лавочке чинно так и книгу перелистываю. «Золотой ключик». Как раз сцена, где Буратино кверху ногами подвесили. Краем глаза смотрю – растерялись от уродов наших, аж попятились. Оно и понятно – кто ж этих ублюдков выдержит?
Все я правильно рассчитал. Пока воспитатель от мужа с женой крысенят этих отрывал, я смотрю – они переговариваются и в мою сторону смотрят. И тут все очень даже объяснимо. Один я с книжкой. Остальные без. Дурачье. Книга – источник знаний. И богатства, конечно. Но это я уже потом выяснил. В тот день мне надо было только очень сильно понравиться. Что я и сделал.
Потом их долго не было. Были другие, присматривались, дурацкие вопросы задавали, а этих не было. Я уж забывать стал. Но через месяц где-то к директору меня вызвали. Как раз каникулы в школе начались. Тебя, Петя, в семью взять хотят. Хотел бы? А кто, говорю. Алексей Федорович и Надежда Васильевна. И показывает мне рукой на диван. Там эти сидят… Ну, которые тогда приходили, на меня умного пялились. Только б ерунды какой не сделать, не сказать чего попало, думаю. Ну и ничего лучшего не придумал, как в обморок грохнуться. Да не специально! Ну, на хрен. Жрать хотел, перенервничал, голова закружилась. А те подумали-с радости, да в слезы. Ну не дебилы? Очнулся у них на коленях. Увезли они меня на целое лето. Полное, от начала до конца, от первого дня до последнего, лето в настоящей семье. Ну, не объяснить этого… Блины со сметаной, чай с молоком, котлеты шипят, спи сутками на белых хрустящих простынях – никто слова не скажет. Кто в детдоме не был – не поймет. Почему сразу с концами не увезли – не знаю, врать не буду. Потом объяснили, что были какие-то заморочки с документами. Второй класс провел все равно за решеткой. Но уже легче было. Они меня, единственного, пожалуй, со всего детдома каждую субботу вечером забирали до понедельника. Поначалу они деньги да безделушки от меня прятали. А я уж тогда понял, в отличие от других: где живешь – не воруй. Не надо срать себе под ноги. Поэтому, даже когда они осторожность потеряли, все равно не брал. Ну так, мелочь, может, какую, чисто чтобы не забыть. И жрал. Боже, как я жрал… Как комбайн. Полностью я к ним переехал только в конце второго класса.
Потом, помню, вот что было… Выхожу как-то с мячом во двор – гляжу – Женька Херувим. Как нашел – непонятно. Поди в картотеку залез, урод. Здорово, говорит, давай твоих бомбанем да на юга подадимся? Жить ему оставалось тогда полгода на ногах и месяц под капельницей в больничке. Оглянулся я по сторонам, да в коленную чашечку ботиночком. Он же думал, урод, что жизнь – это праздник. А жизнь – это школа. Вот я его и научил. Заорал он да на одной ноге упрыгал. Рядом мальчик толстый заревел почему-то. Вот этого я вообще не понимаю. Тебя калечат – это понятно. Больно, вот и орешь. А рядом если кого – тебе-то какая разница? Плюнул, хмыкнул, да иди своей дорогой. Ну, я толстому в глаза глянул – тот и заткнулся. Тихо ты, жиртрест. Дома орать будешь. А здесь улица…
В общем, прижился я. В школе занимался только тем, что в жизни пригодится. Физкультура – она, понятно, нужна. Математика с физикой. Русский язык – само собой, потому как все документы на нем, а вот с литературой сложнее. Обычно толку с нее, как с козла молока. Муму, твою мать. Письмо Татьяны к Онегину и прочая чушь. Но есть и правильные книги. Химию сначала невзлюбил, а потом как-то взрыв пацаны устроили, Пашке, помню, полпальца на хрен, ну я ее и зауважал, химию-то. Портфеля два стекла лабораторного домой умыкнул и реактивов
Больше всего история нравилась. Но не когда кто-то чего-то строил, а когда наши с ненашими. Кто кого и главное – как. Полезно. Ну, еще я, само собой, у профессора книг море перелистал. Справочников. Атласов. Пособий всяких. Вот, например, анатомия. Жизненно важные органы. Другими словами, куда есть смысл резать, а куда – ну никакого.
Маман, Надежда Васильевна то есть, умерла раньше, чем я бы ее на тот свет отправил, и правильно. Добрая она была. По голове меня гладила, обнимала, песни пела. Я, вообще-то, колыбельную эту дрянь не люблю – думать мешает. А у нее ничего получалось, даже приятно как-то.
А профессора я уже после армии завалил. Когда уж и отчество его было, и прописан был как положено, и завещание на меня.
Химия – наука классная, я ж говорю. Едет человек на симпозиум, в самолете чай травяной из термоса пьет, полдня выступает да дискутирует. Потом на банкете – мордой в десерт и остановка сердца. Я его рядом с Надеждой Васильевной похоронил, мраморный памятник заказал с золотыми буковками. Только не такой, чтобы внутри газон, а просто плита. Потом бетона завез семь кубов, площадку залил, ограду на века сделал, а лавочку не стал. Нечего рассиживаться. Постоял скорбно – пошел на хрен. И потом бомжи, в случае чего, гадить не будут – сидеть же негде. Вот и лежат они рядышком, папа-мама мои приемные. Родственники дальние бывают, коллеги, я раз в год. Ухоженная могилка. Так там чего ухаживать-то? Бетон да мрамор… Не сгниет, не обвалится. Я все правильно сделал.
Не ждать же, когда папа сам копыта отбросит! И потом… Если бы он до развала СССР дожил, да всю эту хрень увидел, то понял бы, что вся его марксистско-ленинская философия, которой он всю жизнь посвятил, никому не нужна, – он бы сам на себя руки наложил, я думаю. Толку с его жизни не было. Но по стенам во всем доме полотна висели, подлинные. Я потом продал их все, и некоторые просто невероятно удачно. Даже сам не ожидал…
Но надо ехать. Пойду гляну, как там короед, да в город надо – звонить Владимиру Геннадиевичу. Сейчас уже и менты подключились, и его люди.
Очень опасно.
Очень интересно…
13
К девяти вечера дом Влада был досконально осмотрен и оцеплен по периметру. В зале возле камина на столе лежало оружие, аппаратура и какие-то бумаги. Появился врач.
– Ну, как там Наталья? – спросил Гиреев.
– Дал еще успокаивающего. Дремлет. Владимир Геннадиевич, я пойду, пожалуй! Если что – звоните. Состояние стабильное, к тому же остается медсестра.
– Конечно, Александр Ильич, разумеется. Чингиз! – нажал Влад кнопку рации. – Врач выходит, проводить!
– Понял… – прозвучал искаженный эфиром голос.
– Дербент, – повернул голову Влад, – показывай!
Игорь кивнул и открыл ноутбук.
– В общем, так… Он действительно вытаскивает аккумуляторную батарею. Поэтому засечь можно только во время сеанса. Твоя задача, Влад, – говорить как можно дольше. К сожалению, точность определяется размером соты. Это от десятков метров в центре города до десяти километров где-нибудь на окраине, но туда он вряд ли поедет. Условно и в среднем – квадрат пятьсот на пятьсот метров. Скорее всего, он будет стремиться выходить на связь там, где много народу. На его месте я бы это делал возле вокзалов, торговых центров, ресторанов и тому подобное. Я ему присвоил значок – черный крестик. Вот такой, – показал компьютерщик. – Но пока его нет, разумеется. Твой мобильник – красный крест, Миля – зеленый, у майора – синий. Если запутался – подписи тоже есть, само собой. Лиловый у Чингиза. В общем, получается на каждую машину по кресту. Завести еще номера или хватит?