Не жить
Шрифт:
Я уже давно не видел женских ног. Целыми днями в рекламе я вижу туфли, сапоги и босоножки. Женщины давно уже отвыкли ходить босиком. Иногда мне кажется, что они не смогут ходить, если их спустить на землю с их каблуков. С рекламных щитов, с проезжающих грузовых автомобилей, с экрана телевизора и с бесплатной газеты на меня смотрит потрясающей красоты женская обувь. Мне нравятся пальчики на ногах. А их нет. Давно нет. Даже порнозвезды предпочитают трахаться в туфлях на высоком каблуке. Я знаю, что сотни тысяч часов в обуви изуродуют их ступни, искривят пальцы и неестественно выгнут
Перчатки из оленьей кожи, невесомые платки, скользящие вдоль тела цепочки, блестки и заклепочки… Сумочки с бахромой, сумочки без бахромы, ремни с металлическими пряжками удивительной конструкции, огромные бусы из деревянных шариков…
Кто когда видел последний раз у женщин природные ногти? Они же убиты, вырезаны, залиты акрилом и больше никогда не увидят солнца! Настоящие ногти – всего лишь основа для искусственных…
Настоящие волосы – всего лишь материал для стилиста. «Какой ужас!!!» – поднимает мальчик с накрашенными губами живую прядь и тут же ее убивает химией…
Последние сто лет люди не узнают друг друга в бане…
Последние десять лет люди не узнают сами себя у психолога…
Последний год никто не узнает самого себя в Интернете…
В глубоком детстве я видел, как личинка стрекозы выползает на стебель тростника или еще какого-нибудь водного растения. Потом у нее лопается спина. Из спины, корячась и трепеща, изо всех сил упираясь лапами, выбирается сама стрекоза. Она вытаскивает из личиночьего саркофага свой длинный хвост, расправляет крылья и ждет, когда они затвердеют. Когда прозрачные пластинки, испещренные удивительным рисунком, твердеют окончательно, она улетает жить. Странная оболочка, день назад бывшая свирепым хищником, уцепившаяся полыми лапками за стебель, остается медитировать до конца света.
Даже вблизи она невероятно похожа на спящее животное. Забавно.
Когда мы по утрам смотримся в зеркало, то очень сильно похожи на людей.
Но есть ли внутри бритых отражений хоть что-нибудь, кроме пустоты?…
Никто не знает.
Так что глазам верить нельзя – это я знаю еще с детского дома. Еще меньше можно доверять обонянию. Осязание ошибается. Вкус часто означает смерть.
И только слух дает правду, которую не догадываются скрывать люди.
Звучание самих себя. Пока еще человечество не додумалось до аудиокосметики…
Я вот просыпаюсь под утро незадолго до будильника. Это всегда происходит как бы само собой и не напрягает. Просто потому, что именно в это время я привык делать свою зарядку для ушей. Одни накачивают бицепсы, другие растягивают связки, третьи тренируют выносливость. Кто-то просто разминает по утрам затекшие конечности. Каждый выбирает себе упражнение либо по настроению, либо по совету врача. Я не придумывал упражнение для слуха. Оно пришло само и скорее было удовольствием. Примерно того же рода, как и утреннее кошачье потягивание.
Скорее всего, я просыпаюсь от тишины. Другого внятного объяснения у меня нет. В этом, пожалуй, вся соль. Потому что только под утро более или менее успокаивается город…
И этот слабый проблеск безмолвия пробуждает мозг. Бездонный широкоформатный прямоугольник. Хранитель экрана. Вычурные цветные сполохи, переливающиеся ленты северного сияния, прохладные искры светлячков. Несколько секунд могильной тишины. Пока нет шума – нет и изображения. Только абстрактные композиции, вызванные сенсорным голоданием.
Звуки, впрочем, недолго задерживаются. Ведь всегда что-нибудь случается. Летящий на огромной высоте истребитель, или пробегающая за два квартала собака, или шелест перьев проснувшейся птицы. Она еще даже не открыла клюв. Просто взмахнула крыльями.
Но в тот же момент исчезают бессмысленные сполохи с искрами. И твой слух, как стремительный коршун, срывается с подоконника вниз. Мелькают по сторонам провода, тусклые фонари, деревья, грязная снежная поверхность, шелест воздуха, мокрый насквозь сугроб, соседняя улица.
Чок-чок. Щелк-щелк.
По пустынной предвесенней улице идет девушка. И ее с головой выдают шаги. Я даже улыбнулся, не открывая глаз. Я увидел какой высоты у нее каблуки… Из чего они сделаны. Длину ног, ширину плеч, неразвитость мускулатуры и маленькое сердце. Она спешит, она замерзла, она модно, но непрактично одета, и она почти не помогает себе руками. Они втянуты в рукава и не шевелятся. Она бережет каждый градус. Я, конечно, не знаю, куда именно она идет, тем более – откуда. Тысячи причин могут выгнать ее на улицу. Зато знаю, в каком направлении. Об это уже рассказало вездесущее слабое эхо.
Детская площадка в доме позади моего. Еле заметно шевельнулась и скрипнула карусель о четырех сиденьях, сваренных из дюймовых стальных труб. И я тут же увидел всю эту нелепую и веселую конструкцию для недоразвитых идиотов. А вот крыша этого дома. Там, за выходом вентиляции, открыл пасть и нагло заорал кот. Он заорал страстно, не задумываясь о курсе доллара, нефтяном кризисе или ипотеке. Он орал вообще. В целом. Безгранично. В его голосе была страсть, неутомимость и весна, которую он прочувствовал всеми своими яйцами. Да, туман. И да – холод. Но все это меркнет перед Великим Гормональным Прибоем. Наглая кошачья харя. Лохматый временно перестал орать и страстно почесался легированными когтями.
Открытые форточки, антенна, свинцовое небо, голые ветви тополя, зяблый куст сирени – самая его крона. Тук-тук.
На кусте сирени висит кормушка для птиц. Прямо в середине ее деловая синица долбит клювом сало. С детства, кстати, мне было интересно – с чего это синицы имеют такой странный, я бы сказал – извращенный вкус. Где, в какой ветви эволюции им вдруг стало вкусно жрать животных, тысячекратно превосходящих их по массе тела? Загадка природы… Но – жрут. А свиньи спят и в кошмарных снах к ним приходит сначала мордатый работник забойного цеха, а потом стаи свирепых синиц с металлическими острыми перьями. Свиньи в ужасе просыпаются и с ходу начинают хлебать высококалорийное пойло, чтобы хоть как-то забыться.