Не жить
Шрифт:
Неожиданно на середине реки показался бумажный кораблик…
Кривоватый и сильно намокший, он плыл не прямо, а примерно так, как бегают охотничьи собаки – чуть-чуть боком.
– Не дам! – шлепнула Наталья обеими ладошками его по спине. – Ты мне сам телефон вручил и сказал, чтобы час я тебе его не отдавала. Было такое?
– Ну было… Я тут одну вещь забыл…
– Вещей у тебя миллион. А я у тебя одна. Знаешь, иногда мне хочется у твоей Галочки-секретарши на прием записаться… Утром тебя уже нет. Вечером еще нет… А в выходные, если они вообще вдруг появляются, ты все равно соскакиваешь без будильника и мне больших трудов стоит отобрать у тебя галстук…
– Утонет скоро… –
– Кто?
– Кораблик… Видишь, совсем намок… Ты вообще-то про отца говорила…
– Да. Про отца. Мы с ним сидели рядом и рыбачили. Я на одну удочку, а он сразу на две. Мы могли сидеть и молчать полдня. И за эти полдня у меня не было ни минуты, когда бы я не ощущала его силу, его ум и его тепло. А самое главное – это чувство защищенности. Уверенности. Бесконечного доверия и покоя.
С ним я никогда и ничего не боялась… Хотя нет… Боялась… Я боялась любви. Вдруг совершенно внезапно возникшей незнакомой страсти. А еще я его дико ревновала. До сумасшествия…
– Он что, увлекался женщинами?
– Теперь-то я понимаю, что не более, чем любой мужчина в его возрасте. Но мне казалось, что ни одна не стоила даже его пальца… Ужасная пытка – видеть, как он собирался на свидание… Я, правда, старалась не показывать… Он спрашивал – что с тобой? А я… я говорила – температура… Жаль, что ты его не увидел…
Влад встал и повернулся к Наталье:
– Я тебя сейчас буду медленно целовать. Сначала глаза, потом щеки, потом уши, потом губы. Потом ты почувствуешь самый длинный в мире язык…
– Не боишься, что откушу? – засмеялась Наталья.
– Волков бояться – волчиц не иметь!
Небо осенью часто затянуто облаками.
Но если облаков все же нет, оно невыносимо блестит синевой. Такого цвета нет ни в одном времени года…
Влад открыл глаза и вдруг понял, что Наталья никогда не простит его.
И если он умрет.
И уж тем более – если останется жив…
16
Ну не спалось. Не каждый день играю с жизнями. Не каждый. Поэтому лег вроде спать, но поворочался, встал и пошел в подвал.
В какой-то момент я вдруг представил, что у меня самого вдруг украли ребенка. Ерунда, конечно, нонсенс, но я даже засмеялся. Удивительные вещи иногда я в себе обнаруживаю, удивительные. Влад сейчас весь изнутри себя порвал, а мне, оказывается, тоже не все равно. Чудны дела твои, Господи.
Как-то раз из детдома повели нас в зоопарк. Это, вообще-то, большая удача. Там одних карманов можно вывернуть на месяц вперед. Мороженого поотбирать у малышей на день. Ну и поржать в свое удовольствие, конечно. Пока смотрели всяких птичек – неинтересно было. Сидит там какой-нибудь гриф – клювом не пошевелит. Толку ноль. Обезьян смотрели – это уже интересней. Им там скучно, и они друг друга развлекают. Кто серет кому на голову, кто вшей ищет. Шимпанзе один хрен свой в руку взял, стал ссать и внимательно так это все рассматривал. А потом поднял и струю в рот себе направил. Мы там чуть не попадали. А он поссал, бананы сожрал и тут же кого-то мимоходом трахнул. Из своих, я имею в виду, из обезьян. Там их сам черт не разберет.
Много позже нам рассказывали про эволюцию. От того, что мы родом от общего с обезьяной предка, мол, нельзя говорить, что мы произошли от обезьяны. По мне так хоть от дождевого червяка я произошел – разницы нет. Но по большому счету, как срали мы миллион лет назад друг другу на головы – так и серем. Как жрали бананы – так и жрем. Как трахали кого попало – так и делаем. Просто это у нас зовется любовь, а у обезьян – развлечение.
Но потом я немного отстал, когда медведя рассматривали. Как раз уже у внучки пирожок отнял к тому времени и карман у дедушки-ветерана подчистую выгреб. Он с этой внучкой-личинкой топтыгина морковкой кормил. Хотел, вернее.
Потому что не ел мишка, не пил и не кривлялся. В своей клетке, которая была чуть больше, чем он сам, он угрюмо топтался-маялся. Шаг влево, шаг вправо. И огромная, с таз, голова тоже – вправо, влево. Много тысяч раз. Много тысяч неубитых людей, которые заперли его и никогда больше не выпустят.
Мимо будут проходить девушки с парнями, у них будут рождаться деточки, потом эти деточки подрастут и придут смотреть на неуклюжего мишку, обреченного на пожизненное заключение. И может быть, когда-нибудь слишком беспечный папа перекинет ребенка за первое заграждение и поставит его перед основной клеткой… Может быть, тогда вспыхнет безумным радостным светом желтый глаз у топтыгина и огромная лапа размозжит ему голову.
Ну так не хрен заходить за ограждение – написано же.
Я смотрел на него тогда, на медведя, и видел этот адский огонь в глазах. Он никогда не потухнет. Потому что мы произошли от общего с обезьяной, а еще раньше – от общего с медведем, а еще раньше – от общего с бесами предка. Этот предок называется «эволюция», и он сильнее всех остальных чертей и ангелов на земле вместе взятых.
Тысячи дней вот так вот топтаться и ждать, когда появится перед тобой твоя жертва. Некоторым медведям так и не удается отомстить за себя. И они передают жажду крови своим медвежатам.
Сейчас где-то так же топчется-мается или уже бессильно лежит Гиреев и репетирует все муки ада, которым он бы меня подверг. Да брось ты, Влад. Ты никогда не вырвешься из своей клетки. Я слишком умен, и я отлично знаю, что такое эволюция…
Внизу у меня очень хороший и очень продуманный спортивный зальчик. Одна стойка с гантелями, вторая стоечка со штангами. Груша и мешок для отработки ударов. Мишень для стрельбы из пневматики и огромный комплексный тренажер, насчет которого я, когда покупал, могу сразу сказать – пожадничал. Не в смысле денег, а в смысле функций. Ибо в нем столько всего, что освоил я его едва на четверть, и нет никакой надежды, что осилю наполовину.
Хотел лечь сначала, трицепсы покачать, но передумал. Снял две гантели по шестнадцать и на бицепс три подхода по двадцать отработал. Потом руки стряхнул, походил, ящик на стене с пневматикой открыл, взял пистолет потяжелее, выдохнул и с ходу восемь из десяти в свой любимый черный кружок выстрелил. Положил пистолет на место и пошел в душ.
Это не тренировка, конечно, но хоть как-то развеялся.
После душа сел за компьютеры.
Восемнадцать градусов по Цельсию. Вполне рабочая температура. Когда полгода устанавливали систему контроля в моем кабинете, я настоял врезать жидкокристаллический цветной сенсорный дисплей управления прямо в стол, слева. Стол было немного жаль, столешница из тяжелого черного дерева стоила безумных денег, но зато все было под рукой. Усилие нажатия было почти невесомым, и я даже не сразу это осознал. Давил с тем же усердием, как на обычной механической клавиатуре, отчего дисплей прогибался и появлялось пятно. Оно, конечно, тут же исчезало. Несколько раз поймав себя на этом, я, наконец, приучил себя к легкому, почти эротическому прикосновению. А уже через неделю нечаянный свидетель (та же Настя, например) могла видеть лишь невесомый перебор пальцами, похожий на отвлекающий жест фокусника. Сенсорный дисплей управлял не только кондиционером. Откликалась практически вся аппаратура кабинета, включая даже жалюзи и шторы. Прямо под дисплеем, на изнанке столешницы совсем незаметно дремал маленький браунинг. Как говорится, на всякий случай.