Не знаешь, что найдешь...
Шрифт:
– Конечно, но здесь в это не верится. Вокруг такая ширь! Здесь чувствуешь себя... свободным и... большим.
– Правда?
Наверное, в ответ Ньют кивнул головой, а вслух сказал:
– У нас дома, в Западной Вирджинии, было так тесно, что казалось, мы жили друг на друге. Даже природа, все эти деревья, ручьи и реки казались какими-то скученными. А здесь привольно и так здорово! Грязь и та кажется чистой. А главное – на душе спокойно. Мы здесь в безопасности.
Да, в безопасности. Можно понять парнишку. По крайней мере здесь никто не собирался бить его просто за то, что он существует. Леон знал, что Кэсси стремилась именно к этому, к
Леону было больно сознавать, что Кэсси соглашалась на малое, готова была делать все что угодно, отдать все что угодно ради безопасного пристанища. Она была готова отдать свое тело, пожертвовать свободой... А чего хотел он? Ее любви, только ее любви, страсти и настоящей любви. Но совершенно очевидно, он хотел именно того, что она была не в силах дать ему, хотя и старалась. И вдруг он пожалел, что узнал правду.
Леон почувствовал, как по лицу текут слезы. Неужели он плачет? Ему стало стыдно. Он повернулся на бок, спиной к Ньюту, хотя в такой темноте все равно ничего не было видно. Но тем не менее что-то подсказывало ему, что Ньют чувствует его отчаяние, и он не ошибся.
– Мистер Леон, – тихо сказал Ньют, – я хочу поблагодарить вас. Еще никто не был так добр к нам, даже Джоз.
Джоз. Мужчина, которого любила Кэсси. Леон подавил в себе ревность и через силу сказал:
– Спи, Ньют.
Вновь послышалось шевеление, и в темноте раздалось:
– Не сердитесь на Кэсси, мистер Леон! У нее не было желания вас обидеть. Ей просто очень хотелось позаботиться о нас.
– Я понимаю, Ньют.
– Она знала, что поступила неправильно. Она вам о нас ничего не сказала, все перепуталось, но правда, ей очень плохо. Иногда она даже плачет.
Вина, подумал Леон. Это вина заставляет ее плакать. Да, вначале он был в ярости и ему хотелось наказать ее. Но не сейчас. Сейчас ему самому было настолько больно и обидно, что он понимал: бессмысленно желать ей того же. Она все равно не почувствует такой же боли, потому что не любит его. Ему хотелось, чтобы Кэсси любила его столь же сильно, как он ее. Он любил ее по-настоящему, а какой же мужчина захочет обидеть женщину, которую любит?
– Я поговорю с ней, Ньют.
Он почувствовал, что слова эти принесли мальчику облегчение.
– Вот и хорошо, мистер Леон. Спасибо вам, но...
Леон грустно улыбнулся в темноту.
– Но что?
Мальчик не спешил, явно раздумывая, как бы это сказать.
– Дело в том, – наконец произнес он, – что ей будет гораздо лучше, если... вы вернетесь в дом.
Леон лежал, ощущая болезненную пустоту, угрожавшую поглотить его целиком.
– Это не так-то легко, Ньют. – Голос его был мрачным.
– Но если вы уже не сходите по ней с ума...
– Дело не в этом, мой дорогой. Я не могу объяснить. Могу сказать только одно: у любого мужчины должна быть гордость. И у мужчины, которого используют. – И у влюбленного, подумал про себя Леон.
Ньют долго лежал так тихо, что казалось, он заснул. И вдруг из темноты донеслось:
– Но у вас уже так много всего, чем вы можете гордиться,
– Ньют... – прервал его Леон. Его переполняли любовь и нежность к мальчику. – Завтра я поговорю с Кэсси, но это все, что я могу обещать. А теперь успокойся и дай мне поспать.
Он услышал, как Ньют тихо засмеялся.
– Спокойной ночи, Леон.
«Леон», не «мистер». Он подумал о Бо, младшем брате. Очень скоро у него начнутся занятия в Суль-Россе, государственном университете в Альпайне. Ньюту тоже хорошо бы туда поступить, но об этом Леон решил сейчас не думать. Не хотелось думать о том, каким неопределенным выглядит будущее Ньюта и каким унылым – его собственное. Он закрыл глаза, желая отдохнуть душой.
Кэсси отставила кастрюлю и выключила конфорку. На столе остывал свежеиспеченный хлеб. Размочив сушеные яблоки, она испекла яблочный пирог. Отойдя от плиты, она вытерла вспотевшие ладони о джинсы и осторожно поправила воротник блузки. Ее не смущало, что вырез у блузки слишком глубокий. Может быть, сейчас у Леона уже нет той прежней страсти, но ведь когда-то его неудержимо тянуло к ней. Вполне возможно, у нее получится, и в нем вновь проснется желание. Нужно попытаться. Он сам купил ей эту блузку, сам выбирал, и ей хочется, чтобы деньги его не пропали даром. Кроме того, они женаты. По крайней мере пока еще. Конечно, очень скоро все может измениться, если он собирается поговорить с ней сегодня вечером именно о том, о чем она думает.
Глубоко вздохнув и слегка поправив волосы, Кэсси прошла через кухню в гостиную к входной двери. Кайлер и Коул валялись на диване, играя в карты. Она повернулась к ним.
– Ну-ка, вы оба, уберите карты. Время ужинать. Я позову малышей, а вы проследите, чтобы они умылись, причесались. И вы тоже. Хорошо?
Близнецы заскулили, но собрали карты. Кэсси погрозила им пальцем.
– И не дотрагивайтесь до еды, пока я не накрыла на стол. Слышали?
Коул скривился.
– Какая разница? Он все равно не придет.
– Посмотрим, – ответила Кэсси. – Делай, как тебе говорят. Иначе я не позволю кататься на лошадях целую неделю.
Услышав такую угрозу, Коул присмирел. Кэсси удовлетворенно кивнула головой и вышла. Пит, Фредди и Бартон играли у мельницы. Она позвала их домой, потом повернула в сторону конюшни. Она шла по широкому пыльному двору, ботинки не казались ей больше тяжелыми, но все равно она еле-еле волочила ноги. Кэсси приоткрыла массивную дверь конюшни и проскользнула внутрь. Леон и Ньют в дальнем углу чистили двух лошадей, на которых сегодня работали. Помощь близнецов им не понадобилась, по крайней мере так ей сказали. У нее было подозрение, что это своего рода наказание для озорников, но лучше не вмешиваться. Леон справедлив, ему можно доверять.
Подходя к Леону и Ньюту, она слышала веселый голос брата, но, когда подошла ближе, он умолк. Леон посмотрел на него выразительным взглядом, тот без слов понял, надел на лошадь попону и поспешно ушел. Леон молча гладил большую черную лошадь.
– Ужин готов, – сказала Кэсси мягким обыденным тоном. Рука его застыла. – Жаркое, хлеб, яблочный пирог. Мы все надеемся, что ты присоединишься к нам.
Он сложил щетки, которыми чистил лошадей, и бросил их в корзину с деревянной крышкой.
– Я хотел поговорить с тобой вовсе не об ужине.