Неадекват (сборник)
Шрифт:
Отблеск падает на стальную рукоять кухонного ножа, торчащего из его груди. Кости моей руки хрустят, и я заваливаюсь на колени.
В нескольких шагах за спиной Себастиана, побрякивая ошейниками и тяжело дыша, три приземистых силуэта. Собаки молча обступают, не спеша бросаться на выручку. На их мордах мерцают ярко-алые маячки.
– Не нужно, – как заведенный, говорит мне страж Особняка, свободной рукой вынимая из себя нож. Лезвие покрыто серой пленкой, даже отдаленно не напоминающей кровь.
Вывернув кисть так, что я не в силах даже
Снова горят фонари, в которых Гитлер похож на самого обычного человека – крепкого, тренированного, в одежде предпочитающего смешение строгого и спортивного стилей, но человека.
Скулю, подвываю и плачу, уже не скрывая слез. В моем правом предплечье завелся рой безумных ос, жалящих руку изнутри. Ярко представляю себе, как лучевая и локтевая кости скручиваются резиновыми трубками, грозя вот-вот лопнуть и пробить мышцы.
– Пожалуйста, отпустите, – хриплю и плююсь, не разбирая слов.
Охранник беспристрастен и молчалив. Будто тащит на заломе не нарушителя, а пустой костюм или манекен. Его одежда пахнет, как старый театральный реквизит, годами не вынимаемый из сундуков…
Площадка перед домом пуста – если собаки и помогали задержать беглого слугу, они уже ретировались. Чуть ослабив захват, чтобы не сломать запястье, Себастиан направляет меня к спуску в подвал. Заставляет скатиться по ступеням, играючи открывает тяжелую дверь.
Но вместо того чтобы зашвырнуть в коридор, ведущий к общей казарме, уводит меня в полумрак технических лабиринтов. В жилой комнате тихо, но я точно знаю – другие невольники не спят. Забились под кровати и напряженно вслушиваются в звуки моего плача?
– Пожалуйста… – молю машинально и бессвязно. Только для того, чтобы избежать новой волны боли, позволить ей покинуть тело через приоткрытый рот.
Изворачиваюсь, заглядывая в изящное и архетипично-ранимое лицо существа, с легкостью перенесшего удар ножом. На ровном лбу Себастиана лежит витая каштановая прядка. В синих глазах ни тени сочувствия, лишь гнездится сосредоточенное спокойствие. От мужчины пахнет дорогим парфюмом, но я вдруг понимаю, что это маскировка, чтобы скрыть запах сухого гипса… нет – глины.
Выкрутив руку так, чтобы оказаться ровно за моей спиной, выродок молча ведет меня по коридорам, о самом существовании которых я даже не подозревал. Над головами притаились крохотные шарики светильников с датчиками движения, едва позволяющие рассмотреть очертания предметов и стен. Вдруг понимаю, что живодер совсем не сбил дыхалку. Сказать точнее – он не дышит совсем.
Прижимает лицом к шершавой бетонной стене. Отпирает железную дверь, чьи массивные петли не издают ни звука. В комнате, где мне предстоит провести ближайшие сутки, темно.
Когда зажигается свет, я замечаю нечто, напоминающее средневековую дыбу. Гитлер усиливает залом. Одновременно давит в ключицу, в моей голове взрывается фиолетовый шар боли, отнимающий сознание и страх. Я глубина космоса, каким его рисуют фантасты и романтики… Я пролежень
Надрезы
Шепчу:
– Не нужно…
И тут же понимаю, что дословно повторил сказанное Себастианом.
Сказанное когда? Час назад? Или, может быть, сутки? Ощущения времени нет. Ощущения пространства тоже – я растянут в полный рост за руки и ноги. На запястьях и лодыжках сомкнулись тугие петли колючей пеньковой веревки. Нет, не веревки. Каната.
Правую кисть ломит, словно она побывала под заводским прессом.
Волосы спутались и лезут в глаза.
Член стал таким маленьким, что больше похож на третье яйцо.
Мне холодно, но это вовсе не от полного отсутствия одежды. Трясет от того, что я не могу покрутить головой и как следует рассмотреть Гитлера. Затекшая шея и прижатые к ушам плечи не позволяют оглянуться, а потому я пялюсь в стену. Не бетонную, как в других частях подвала. Каменную, словно мы оба по мановению волшебной палочки перенеслись в рыцарский замок.
По зеленоватым щелям кладки крадутся тонкие струйки воды. Где-то слева вверху есть лампа, но тусклая, постоянно теряющая накал. Влажно, холодно. И страшно.
Себастиан тут, за спиной. Я не слышу дыхания, но ощущаю присутствие.
А еще иногда слышу, как он начинает что-то напевать. Гортанно, глухо, как алтайский шаман, почти не разжимая губ. От звуков мелодии меня колотит все сильнее.
Силясь изгнать предательское оцепенение, вспоминаю… Мысленный твиттер, бомбардировщики проблем, цветовую игру… Бесполезно – в голове лишь дробный перестук, клацающий ритм, треск и скрежет. Это пытается возродиться из пепла страх перед смертью. Это уже расправляет крылья страх перед болью. Которую, в чем я не сомневаюсь, мне придется понести за неповиновение…
Скорее всего, будут пороть. Возможно, кнутом, как в старые добрые времена.
Может быть, прижигать железом. Совсем не удивлюсь, если Себастиан соберется оставить на моем бедре клеймо. Как скотине…
В сознание врывается мысль о сущности мужчины, подвесившего меня на веревках. Но я отбрасываю ее – во-первых, потому что догадки ничего не изменят. В ночной мгле могло и вовсе показаться, что я попал в него ножом… А во-вторых, потому что если уверую в собственную меткость и серый след на клинке – рискую сойти с ума.
Прозрачный металлический перезвон говорит:
– Так звучат хирургические инструменты, разложенные на специальной подстилке.
Глотаю ледяные соленые слезы, стараюсь не всхлипывать. Я уже признал свою ошибку. Готов раскаяться. Но раскаянье в стенах этого дома – атавизм души. Рано или поздно приходит ко всем, но ни черта не меняет в судьбе…
На какое-то время в комнате поселяется тишина, нарушаемая лишь моим прерывистым лепетом. А затем к спине прикасается что-то холодное, пронзительно-холодное. Ледяное настолько, что покрывает инеем ребра.