Шрифт:
Перевод Д. Шевлягина
Действующие лица
Дженнаро Йовине
Амалия — его жена
их дети: Мария Розария, Амедео
Эррико Красавчик
Пеппе Домкрат
Риккардо Спазиано — бухгалтер
Федерико
Доктор
Паскуалино — маляр
Поп
Чаппа — бригадир карабинеров.
Агенты
Аделаида
Ассунта — ее племянница.
Донна Пеппенелла
Тереза
Маргерита
Действие происходит в Неаполе:
первое действие в конце второго года войны;
следующие действия — после высадки англо-американских войск в Италии.
Действие первое
Большая, грязная, закоптелая комната донны Амалии Йовине на первом этаже. В глубине сцены — большая сводчатая ниша, в ней застекленная дверь с деревянными ставнями, выходящая в переулок. В первой кулисе слева от зрителя — дверь. Напротив, справа от зрителя, — другая дверь из нетесаных досок, на ней неопытной рукой выведено темно — зеленой масляной краской: «Вход во дворик». В правом дальнем углу сцены сколоченная из первого попавшегося под руку материала перегородка образует тесную прямоугольную каморку. В каморке видны узкий тюфяк и другие принадлежности маленькой бедной спальни. На сцене обязательно должны быть: слева от зрителя двуспальная кровать, медные части которой потускнели и позеленели; комод, шифоньер, на них статуэтки святых, стеклянные колпаки; грубый стол и соломенные стулья. Остальную мебель в дурном вкусе прошлого века подберет сам режиссер и расположит так, чтобы подчеркнуть тесноту и неудобства, которые испытывает большая семья от содержания «подпольной кофейни». На столе стоят несколько кофейных чашек различных размеров и цвета и медная полоскательница с водой. Раннее утро. Сквозь стеклянную дверь в глубине сцены видны переулок и два окна, закрытых ставнями, в первом этаже противоположного дома. Между ними в небольшой нише — мраморное изображение мадонны дель Кармине, установленное здесь богомольными жителями переулка. Перед изображением свисает маленькая лампадка.
Действие происходит в конце второго года войны (1942 г.). У стола в центре сцены стоит Мария Розария. На ней дешевенькое платье. Она моет грязные чашки, ополаскивает их и расставляет в порядке на столе. Из переулка издалека доносятся неясные голоса ссорящихся людей. Постепенно ссора разгорается, так что можно разобрать голоса и отдельные выкрики. Иногда верх берет голос Амалии Йовине. Мария Розария спокойно продолжает свою работу, словно все происходящее ее не касается. Из левой двери входит Амедео, он только что проснулся. Зевая и потягиваясь, лениво идет в глубь сцены. Это молодой человек лет двадцати пяти, худощавый, смуглый, симпатичный, проворный, но физически не очень крепкий. На нем свитер из грубой шерсти цвета ржавчины, заштопанный, а кое — где дырявый. В правой руке — похожее на тряпку полотенце.
АМЕДЕО (сестре). Можно немного кофе?
МАРИЯ РОЗАРИЯ. Его еще надо приготовить.
АМЕДЕО. Процедить?
МАРИЯ РОЗАРИЯ (с видом человека, говорящего: «Тебе придется подождать»). Надо сварить вчерашнюю гущу.
АМЕДЕО (недовольно). Эх, да что ж это такое? С утра и кофе нельзя выпить. Собачья жизнь!
Мария Розария не отвечает.
А мама где?
МАРИЯ РОЗАРИЯ. Вышла.
АМЕДЕО. А папа?
МАРИЯ
Из каморки доносится странный звук, похожий на хрюканье, а затем вялый, охрипший от сна голос Дженнаро: «Я проснулся, проснулся… Я проснулся опять! Меня мать разбудила! Да разве в нашем доме дадут поспать вволю…» Ссора в переулке становится все более бурной: особенно отчетливо доносится голос Амалии.
ДЖЕННАРО(из каморки). Слышишь?.. Какая катавасия!
АМЕДЕО(Марии Розарии). Разве… это мама?
МАРИЯ РОЗАРИЯ. Она разговаривает с донной Виченцей.
ДЖЕННАРО. Разговаривает? Да она ее сейчас съест!
АМЕДЕО. И все из-за того, что случилось на прошлой неделе?
МАРИЯ РОЗАРИЯ(имея в виду донну Виченцу). Она нахалка, лгунья, интриганка… Когда она приходила к нам, мама угощала ее кофе, да еще, бывало, даст что-нибудь для ее маленькой обезьянки — дочки — то старое платьице, то свежее яичко… Да что говорить, мама у нас иногда все видит насквозь, а то словно слепая… Донна Виченца познакомилась с человеком, который перепродавал нам кофе, а потом добилась, что он ей стал носить… Теперь она не только устроила у себя кофейню совсем рядом с нами, но и берет за чашку кофе по две с половиной лиры. На пол — лиры дешевле.
ДЖЕННАРО(из каморки). «Гран Кафе Италия» конкурирует с «Гамбринусом»!
МАРИЯ РОЗАРИЯ(не обращая на него внимания). И еще говорит всем, что у нас кофе с суррогатом!
ДЖЕННАРО(оттуда же). Постой… Не «у нас», а у вас. У твоей матери… Я бы этого не позволил… С этим делом сиди и дрожи: полиция, карабинеры, фашисты…
МАРИЯ РОЗАРИЯ. Ну да… если бы мы слушали вас, то умерли бы с голоду!
ДЖЕННАРО. Скажи лучше — жили бы честно…
МАРИЯ РОЗАРИЯ. А что, разве продавать кофе — нечестно?
АМЕДЕО. Если мы не будем, то сотни других людей этим займутся… Вон ведь Виченца тоже стала продавать кофе.
ДЖЕННАРО. На прошлой неделе на Понте ди Мола один синьор прыгнул вниз головой с четвертого этажа…
АМЕДЕО. При чем здесь это?
ДЖЕННАРО. Почему бы и тебе не прыгнуть?
АМЕДЕО. Папа, вы не понимаете некоторых вещей… Вы человек другого века.
Мария Розария делает брату знак, словно говоря: «Не обращай на отца внимания».
И все же отец верно говорит!
ДЖЕННАРО. Верно говорю, правда? Тебе сестра сделала знак: «Но слушай, мол, его…» Потому что я надоедлив, ничего не понимаю… Бедные вы… Пропащее поколение… (Небольшая пауза.) Я хочу спросить у тебя… Вот вы продаете кофе по три лиры за чашку. А контрабандист, который приносит вам кофе, где его достает? Разве он тем самым не лишает кофе клиники, госпитали, частные больницы?
АМЕДЕО. Папа, помолчите… Вы вечно говорите не то, а сейчас ну уж совсем как ребенок… Ну какие там клиники и военные госпитали! Товары попадают прямо в дома начальства! Кто принес нам вчера пять кило кофе по семьдесят лир? Разве не офицер фашистской милиции? Мама еще не хотела брать: боялась, что это провокатор. А вы тут «лишает»… Если бы те, которые у власти, действовали по — честному, тогда только последний негодяй осмелился бы разговаривать с вами так, как я теперь… Но когда видишь, что те, кто должен был подавать хороший пример, это всего лишь шайка мошенников… тогда всякий скажет: «Хочешь знать правду… Ты ешь досыта, набиваешь себе брюхо, а я умираю с голоду? Ты крадешь? Ну и я буду красть! Каждый устраивается, как может!»