Небесная подруга
Шрифт:
— Не беспокойся, Дэнни. Он счастлив.
— Но зачем?.. — почти простонал я.
Розмари присела на подлокотник кресла и погладила мое лицо кончиками пальцев.
— Ты думал, нам легко? — спросила она. — Быть избранным трудно. Мы отделены от толпы. Скот чует нас, завидует и боится. Он — наша добыча, так повелось, и он знает это. Вот почему нам нужен защитник. Тот, кто будет лгать для нас, прикрывать нас и умрет за нас, если потребуется. Думаешь, охота закончилась? Полицейские глупы, но однажды кто-то из них может подобраться слишком близко. Они работают медленно и упорно, и в конце концов случай приведет их к нашим дверям. Ведь мы должны питаться. Мы можем путешествовать, прятаться, но однажды нас настигнут. И когда этот миг придет, когда ищейки будут близко, придется отдать им кого-нибудь в жертву. Вместо нас.
— Роберта.
— Это идеальный
— Для меня?
— Разумеется. Когда его поймают, ты сможешь выйти из укрытия. Ведь это естественно: ты понял, что твой лучший друг — убийца, не захотел выдавать его и поэтому бежал. В худшем случае тебя обвинят в защите подозреваемого, а за это в тюрьму не сажают, сам знаешь. Что потом? Ты найдешь такое же прикрытие для себя, если захочешь. Свою защитницу, свою Роберту. Просто доверься инстинкту — ты же хищник, ты убийца.
Некоторое время я обдумывал ее слова; боюсь признаться, но они меня не ужаснули. Я давно отбросил нормальные человеческие реакции; я столько раз предал друга, что не мог с ходу отвергнуть новое предательство. Довольно того, что в итоге я сделал правильный выбор, независимо от его причин. Вы тоже могли бы так поступить. Я собирался принять то, что предлагала Розмари, — соблазнительную чашу отравленного напитка. Натура хищника страстно желала этого. Я потянулся к Розмари и обнял ее, осязая гладкий шифон, воздух, вдыхая аромат лаванды. Как всегда, она обманула меня — легко отпрянула и незаметно ускользнула.
— Позже, — мягко сказала она. — Когда выздоровеешь. Тогда позови меня.
— Один поцелуй!
Розмари улыбнулась.
— Плоть. Ты еще слишком человек, Дэнни. Потом, когда станешь одним из нас навеки, ты поймешь, что кровь — это сила. Кровь.
— Я люблю тебя, — произнес я (и это было почти правдой).
— Так люби меня, — ответила она, поднимая руку с прожилками под голубой кожей.
Я подчинился. Сила наполнила мой рот, потекла по подбородку, проникла в вены тайной музыкой кровотока. Вдохновленный разум рождал грандиозные идеи — потом я не мог их вспомнить, но они цвели во тьме, пока я питал Розмари, а она кормила меня. Это были мысли о творении и бесконечности, и каждая распускалась в багровой тьме, подобно цветку; неслыханные желания и исступленные восторги; кровавые наслаждения, более чудовищные и возвышенные, чем любые грехи плоти. Я чувствовал себя то нулем, потерянной душой в пустоте, то создателем, окидывающим взором вселенную, то разрушителем мира — кровь пятнала мои руки, кровь пела в голосе, кровь заливала мои гигантские следы. Это было краткое, мимолетное ощущение абсолютной власти. Оно больше не повторилось, хотя я жаждал его вернуть. Теперь я помню только вкус, напоминающий соленые слезы.
Один
Погода становилась все жарче, повсюду толпились люди, и мы переносили зной как могли. Выходили по ночам — не потому, что день причинял нам страдания, а потому, что нашим временем была ночь. Склад был просторным и сухим, как больничная палата, мы удобно устроились. Я сказал «мы», поскольку мое изгнание разделяли Зак, Элейн и малыш Антон — может быть, в качестве стражей. Розмари с Робертом поселились неподалеку, в Гранчестере. Где обитали Рэйф и Джава, я так и не узнал. Подозревал, что они держались поблизости от Розмари, чтобы ее охранять. Дни были тревожные, но мирные, как долгие летние каникулы моего детства, а ночь нас увлекала охота. Азарт лишь усиливался из-за того, что город наводнили полицейские. Они старались оставаться незаметными, но были всюду. Мы, однако, соблюдали осторожность и выбирали жертв среди бродяг и одиноких туристов — тех, чье исчезновение привлекало внимание не сразу. Я давно не видел Тернера и не встречал его имени в газетах. Следствие возглавлял старший инспектор Лэмб из Скотленд-Ярда — он бессмысленно тратил силы и время, выуживая из реки все новые тела. Мы оставались вне подозрений.
У Розмари были деньги, украденные у жертв и полученные от ее прежнего покровителя. Иногда мы покупали вино и сигареты в ночном баре, пили и курили в своем убежище, как студенты за диспутом об искусстве и поэзии. Розмари приходила каждую ночь. Она появлялась поздно, после полуночи, и я гадал, как она умудряется отлучаться, ничего не объясняя Роберту. Наверное, опаивала его каким-то зельем. Или он был настолько очарован, что позволял ей все, что угодно.
Я все время держался с краю: хотите верьте, хотите нет, но я никого не убил, хотя был ненасытен. Меня кружила ночная
Сейчас мне почти удалось обмануть себя и поверить, что Розмари в самом деле мертва. Продолжение этих записок стоит огромного напряжения воли. Мой юный врач думает, что сам процесс писания увековечивает мои заблуждения; что я, будучи ученым, слишком привык вычитывать истины из книг и веду дневник именно из-за этого — желаю выдать собственные измышления за правду. Другие врачи с ним не согласны, они рассматривают мою работу как попытку подсознания изгнать болезнь из психики.
Я рассказал об этом своему молодому другу, чтобы повеселить его — он в последнее время слишком огорчается, даже когда я позволяю ему выиграть в шахматы. Я говорю, что не следует эмоционально привязываться к пациентам. Он печально улыбается, понимая, что такая рациональность — вовсе не признак улучшения моего состояния. Иногда я повторяю слова своего однофамильца: если исключить невозможное, то, что останется, и будет правдой, каким бы невероятным оно ни казалось. Значит, то, чего доктор боится, может быть правдой. Когда я об этом говорю, он выглядит очень несчастным — ему кажется, что он не оправдал моих надежд. Тогда я отпускаю какое-нибудь безумное замечание, просто чтобы подкрепить его веру, а он вознаграждает меня улыбкой и партией в шахматы. Он старается удовлетворить мой интерес к психологии и рассказывает о своих пациентах — например, о шестнадцатилетней девушке из соседней палаты. У нее шизофрения, она страдает расщеплением личности. Однако доктор уверен, что она полностью вылечится, поскольку хорошо реагирует на лечение. Хорошо реагирует на него — это больше похоже на правду. Я хочу призвать его к осторожности. Розмари тоже была юной невинной девушкой. Я хочу ему посоветовать держаться подальше от юной пациентки, но я слишком много дразнил его сегодня. Он потакает мне, но не слушает меня.
Время. Я должен помнить, как мало у меня времени, но мне дают таблетки, а они его растягивают, и один пустой день сливается с другим. Я рассказал о том лете, когда убил Розмари. Теперь я должен рассказать, как именно я ее убил, чтобы и вы смогли это сделать, когда настанет срок. Вы должны быть сильнее меня.
Вы должны убить любимое существо, а я не смог довести дело до конца.
Их можно убить. Я знаю, что можно. Действие простое и ужасное, как любое убийство, справиться с ним может любой, стоит захотеть. Но этого мало. Их странную жизнь можно отнять, но нельзя удержать. Они снова всплывают на поверхность, как жуткие прозрачные морские создания, призванные лунным светом. Они не бессмертны, хотя живут почти вечно.
Их семя повсюду. Оно дремлет, как отравленное дерево в саду, пронзающее землю корнями, расселяется личинками в умах людей. Семя зла может спать столетиями, а потом пробудиться, стряхнуть снег с лица и выйти на свет. В древности священнослужители знали, как его уничтожить. Они сжигали порождения ночи, хоронили их в камне и извести, но семя прорастало в памяти, в сказках и песнях. Каждый, кто в детстве хотел быть Золушкой или Маугли, а в юности мечтал пробудить поцелуем мертвую принцессу, сеял ночное семя. Семя из царства Прозерпины, рождающее кроваво-красный плод.
Желание.
Семя зла ждет этого желания. Нужен лишь один человек, единственная душа, чтобы призвать ночную тварь, и она вернется, волей или неволей. Единственная душа — вот все, что нужно.
И еще — надо быть Розмари. Сиять, как Розмари… обладать ее властью. Что я готов отдать ради этого? Что я уже отдал?
«В августе она должна умереть… В сентябре я вспомню…» [18]
Вспомню ли? Мои мысли путаются. В то лето их направляла Розмари, владела ими, как и моим телом. Это было сладко — она питалась мною и питала меня. Я совершенно не думал о Роберте. Розмари принадлежала нам. Мне.
18
Цитата из песни Саймона и Гарфанкела «April Come She Will».