Небесное пламя (Божественное пламя)
Шрифт:
– Нет-нет, мальчик, остановись, этого достаточно. Ты опьянеешь и не сможешь играть.
– Да что ты, я сделал только один глоток.
И действительно, вино, казалось, не подействовало на Александра, разве что лицо разгорелось. Он был из хорошо закаленной семьи.
Шум усиливался по мере того, как гости поднимали свои чаши. Перекрикивая всех, Филипп вызывал желающих что-нибудь сыграть или спеть.
– Твой сын, государь, – отозвался Феникс, – как раз для этого пира разучил новую мелодию.
Две или даже три чаши крепкого неразбавленного вина значительно улучшили самочувствие Филиппа. Надлежащее противоядие от змеиных укусов, подумал он с хмурой улыбкой.
– Выходи же, мальчик. Возьми свою лиру и сядь здесь.
Александр подал знак слуге, попечению которого поручил кифару, заботливо поставил инструмент рядом с ложем отца и пристроился тут же.
– Что это? – спросил царь. – Ты же не можешь играть на этом, а?
Филипп ни разу не видел, чтобы кифаристы играли бесплатно. Не подобало царевичу использовать такой инструмент.
– Скажешь мне это, когда я закончу, отец, – с улыбкой ответил мальчик.
Он попробовал струны и начал.
Эпикрат, сидевший в конце зала, слушал его игру с глубоким чувством. В эти минуты Александр мог позировать для статуи юного Аполлона. Кто знает, может, это только начало; бог мог бы открыть ему чистое знание.
Македонская знать слушала с изумлением; все ожидали припева, который можно подхватить хором. Им еще не приходилось видеть благородно рожденного, который играл бы на кифаре или выказывал желание на ней играть. Чего эти учителишки добиваются от мальчика? Александр заслужил славу отважного, азартного парнишки. Или из него делают южанина? Следующей, наверное, будет философия.
Царь Филипп присутствовал на многих музыкальных состязаниях. Не интересуясь по-настоящему искусством, он все же мог оценить технику игры и понимал, что его сын – хороший музыкант, хотя и недостаточно опытный. Ему было видно, что сотрапезники не знают, как относиться к происходящему. Почему учитель Александра умолчал об этой пагубной страсти? Правда очевидна. Это она снова приучает сына к своим варварским обрядам, погружает в гибельное безумие таинств, делает из него дикаря. Посмотрите на него сейчас, думал Филипп, вы только посмотрите на него!
Из уважения к чужестранцам, всегда ожидавшим этого, он, на эллинский манер, позволял мальчику присутствовать на пирах, хотя сыновья его друзей не появлялись здесь, не достигнув определенного возраста. Почему он нарушил этот мудрый обычай? Если у мальчика до сих пор голос как у девушки, нужно ли показывать это при всем честном народе?
Эта эпирская сука, мерзкая ведьма… Царь давно бы уже отправил ее восвояси, если бы ее могущественная родня не превращалась в нацеленное в его спину копье всякий раз, когда Филипп начинал войну. Но пусть не торжествует. Он это еще сделает.
Феникс и не представлял себе, что мальчик может так хорошо играть. Не хуже заезжего парня с Самоса, который играл здесь четыре месяца назад. Но мальчик позволил себе увлечься – так иногда он поступал и с Гомером. Перед отцом Александр всегда сдерживался. Не стоило пить этого вина.
Александр перешел к заключительной каденции. Ликующе рассыпался каскад звуков.
Почти ничего не слыша, оглушенный, Филипп не мог оторвать взгляда от ужасного зрелища. Сияющее лицо, глубоко посаженные серые глаза – блуждающие, блестящие от непролитых слез, далекая, нездешняя улыбка… зеркальное отражение того лица, лица женщины, что осталась в верхних покоях, – с красными пятнами на скулах, слезами ярости на глазах. Ее сын был здесь. Отвратительный смех снова наполнил уши Филиппа.
Александр взял последний аккорд и глубоко, прерывисто вздохнул. Он не сделал ни одной ошибки.
Гости неуверенно захлопали. Эпикрат рукоплескал с восторгом.
– Хорошо! Просто прекрасно! – слишком громко крикнул Феникс.
Филипп обрушил свой кубок на стол. Его лоб налился темно-багровой краской, веко слепого глаза чуть приподнялось, обнажая белый шрам, здоровый глаз, казалось, выскакивал из глазницы.
– Хорошо? – проревел он. – И это ты называешь музыкой для мужчины?
Мальчик медленно, словно пробуждаясь ото сна, обернулся. Смигнув слезы, он остановил взгляд на отце.
– Никогда больше, – сказал Филипп, – не устраивай мне подобного представления. Оставь это шлюхам из Коринфа и персидским евнухам – ты равно похож на тех и на других. Стыдись.
Все еще скованный кифарой, мальчик несколько мгновений стоял неподвижно. Его лицо застыло, потом, когда от него отхлынула кровь, стало желтым. Ни на кого не глядя, Александр прошел мимо пирующих и скрылся за дверью.
Эпикрат последовал за ним. Но, обдумывая, что сказать, он замешкался и уже не нашел Александра.
Через несколько дней воин Гир, принадлежащий к одному из тех племен горной Македонии, что живут в глубине страны, древними тропами возвращался к себе домой. Своему начальнику он доложил, что умирающий отец молит его повидаться перед смертью. Военачальник, со вчерашнего дня ожидавший подобной просьбы, велел не задерживаться, когда со всеми хлопотами будет покончено. Если, конечно, Гир хочет получить свою плату.
На межплеменные раздоры, казавшиеся вечными, смотрели сквозь пальцы, пока их размеры не становились угрожающими. Чтобы искоренить междоусобицу, потребовалось бы постоянное присутствие в стране целой армии, при условии, что сами солдаты не окажутся втянутыми в сплетение племенных интриг и интересов. Дядю Гира убили, жену изнасиловали и оставили умирать; если бы Гиру отказали в отпуске, он ушел бы как дезертир. Подобные вещи случались едва ли не каждый месяц.
Уже второй день Гир был в пути. Он состоял в легковооруженной коннице и имел собственную лошадь, низкорослую и безобразную, но выносливую – очень похожую на своего хозяина, приземистого темноволосого человека с перебитым, слегка свернутым набок носом и короткой жесткой бородой. Затянутый в кожу и до зубов вооруженный, в эту поездку домой Гир снарядился, как в военный поход.