Небесное пламя. Персидский мальчик. Погребальные игры (сборник)
Шрифт:
– Чем он рискует? – внезапно выкрикнул иллириец.
Хотя молоты внизу стучали с прежним шумом, его громкие слова заставили остальных сердито замахать руками. Иллириец не обратил на это внимания:
– Тот человек рискует жизнью, чтобы отомстить за поруганную честь. А Демосфен почему-то должен выбирать для этого время, чтобы получить возможность пророчествовать на Агоре.
Трое, возмущенные, обменялись недовольными взглядами. Кто, кроме деревенщины из Линкестиды, мог послать такого неотесанного мужлана на встречу политиков? Трудно было предугадать, что он выкинет еще, поэтому встреча была закрыта. Все ключевые вопросы уже обговорили.
Уходили поодиночке, выждав какое-то время. Последними оставались хиосец и эвбеец.
– Ты можешь быть уверен, что этот человек сделает свое дело? – спросил хиосец.
– О да. Мы знаем, как им управлять, – кивнул эвбеец.
– Ты был там? Ты сам это слышал?
Весенняя ночь в холмах Македонии выдалась прохладной. Факелы дымили от оконных сквозняков, горячие уголья в очаге угасали, вспыхивая на старых почерневших камнях. Было поздно. Когда тени углубились, каменные стены, казалось, придвинулись ближе к людям, словно подслушивая.
Гости разошлись, все, кроме одного; рабов отослали спать. Хозяин и его сын тесно сдвинули три ложа у столика с вином; остальные оттащили в спешке, отчего казалось, что в комнате царит беспорядок.
– Ты говоришь мне, – повторил Павсаний, – что был там?
Он резко нагнулся вперед и, чтобы сохранить равновесие, вынужден был ухватиться за край ложа. Глаза Павсания налились кровью от выпитого вина, но услышанное заставило его протрезветь. Сын хозяина встретился с ним взглядом: молодящийся мужчина с выразительными голубыми глазами и порочным ртом, скрытым в короткой черной бороде.
– Вино развязало мне язык, – ответил он. – Я не скажу большего.
– Я прошу за него прощения, – вставил его отец, Дейний. – Что на тебя нашло, Геракс? Я пытался подать тебе знак.
Павсаний обернулся, как раненый вепрь.
– Ты тоже об этом знал? – спросил он.
– Меня там не было, – сказал хозяин, – но люди говорят. Прости, что здесь, в моем доме, ты наконец узнал об этом. Казалось бы, что даже между собой, тайно, не то что в компании, царь и Аттал постыдятся хвастаться таким делом. Но ты, как никто, знаешь, на что они похожи, когда надерутся.
Ногти Павсания впились в дерево так, что из-под них проступила кровь.
– Он поклялся мне восемь лет назад, что никому не позволит говорить об этом в своем присутствии. Его клятва убедила меня отказаться от мести. Он знал это, я сказал ему.
– Тогда Филиппа не назовешь клятвопреступником, – сказал Геракс с кислой улыбкой. – Он не позволил говорить об этом кому-либо, а сказал сам. Филипп поблагодарил Аттала за добрую услугу. Когда Аттал начал отвечать, царь зажал ему рукой рот, и оба рассмеялись. Теперь я понимаю.
– Филипп поклялся мне водами Ахерона, – сказал Павсаний почти шепотом, – что забудет об этом.
Дейний покачал головой:
– Геракс, я снимаю свой запрет. Раз столько народу слышало об этом, будет лучше, если Павсаний узнает обо всем от друзей.
– Вот что он сказал мне. – Голос Павсания охрип. – «Через несколько лет, когда люди увидят, что ты в чести, они начнут сомневаться в сплетнях, а потом и вовсе их забудут».
– Люди забывают о клятвах, – сказал Дейний, – когда чувствуют себя в безопасности.
– Да, Аттал в безопасности, – произнес Геракс легко. – С армией в Азии – кто его достанет?
Не глядя на них, Павсаний уставился на тускло краснеющие угли очага. Казалось, он говорит с угасающим огнем.
– Он думает, что уже слишком поздно? – спросил Павсаний самого себя.
– Если хочешь, – предложила Клеопатра брату, – можешь взглянуть на мое платье.
Александр прошел за сестрой в ее комнату, где платье висело на Т-образной распялке: тонкое, окрашенное шафраном полотно украшали вышитые цветы из драгоценных камней. Клеопатра ни в чем не виновата. Вскоре они будут нечасто видеться. И Александр обнял сестру за талию. Вопреки всему, предстоящая торжественная церемония начинала ее завораживать. Ростки праздничного волнения пробились, как молодая зелень на опаленных холмах; Клеопатра ощутила, что станет царицей.
– Смотри, Александр.
Она подняла с подушки свадебный венок – колосья пшеницы и побеги олив, сделанные из тонкого золота, – и подошла к зеркалу.
– Нет! Не примеряй! – крикнул Александр. – Это очень дурная примета. Но ты будешь прекрасна.
Клеопатра утратила детскую пухлость; ее фигура обещала стать безупречной.
– Надеюсь, мы скоро поднимемся в Эгию. Я хочу посмотреть на убранство; когда понаедет народ, будет не протолкнуться. Ты слышал, Александр, о великом шествии к театру, чтобы освятить игры? Они будут посвящены всем двенадцати олимпийцам, и изображения, которые будут нести…
– Не двенадцати, – перебил Александр. – Тринадцати. Двенадцати олимпийцам и божественному Филиппу. Но он скромен: его изображение понесут последним… Послушай, что это за шум?
Брат с сестрой подбежали к окну. Спешившись с мулов, группка людей церемонно выстраивалась, чтобы войти во дворец. Все они были увенчаны лаврами, их глава нес лавровую ветвь в руке.
Соскользнув с подоконника, Александр торопливо произнес:
– Я должен идти. Это вестники из Дельф, вопрошавшие оракула о войне.
Он отрывисто поцеловал сестру и повернулся к дверям. На пороге стояла их мать.
Клеопатра заметила, что взгляд Олимпиады прошел сквозь нее, и старая горечь вернулась снова. Александр, которому предназначался этот взгляд, тоже знал его издавна. Ему хотели рассказать секрет.
– Сейчас я не могу остаться, мама: прибыли вестники из Дельф. – Видя, что царица открыла рот, Александр быстро добавил: – Я вправе быть там. Мы не должны забывать этого.
– Да, тебе лучше идти.
Олимпиада протянула сыну руки и, когда он поцеловал ее, что-то зашептала. Александр отстранился со словами: