Небесное пламя. Персидский мальчик. Погребальные игры (сборник)
Шрифт:
Царь действительно нуждался в моей любви. Я не мог поверить в такое счастье, не испытанное доселе никем из смертных. Ранее я гордился тем, что умею дарить наслаждение, ибо таково было мое искусство; прежде мне ни разу не довелось познать, что это значит: самому получать удовольствие. Александр вовсе не был столь наивен в любви, как я полагал, просто его познания были крайне скудны. Впрочем, он был способным учеником. Все, что я преподал ему в ту ночь, он принимал как рожденное некой счастливой гармонией наших сердец. По крайней мере, даже мне так казалось.
Потом он долго лежал без движения, распростершись, словно мертвый. Я знал, что Александр не спит, – и уже прикидывал, не значит ли это, что мне следует удалиться. Но он притянул меня обратно, хоть и не сказал ни слова. Я лежал тихо. Мое тело пело, словно струна арфы, издающая ноту. Наслаждение оказалось столь же пронзительным, как некогда – боль.
Наконец он повернул ко мне лицо и отрешенно, словно долгое время оставался один, спросил:
– Значит, этого у тебя не отняли?
Я пробормотал что-то в ответ, сам не знаю, что именно.
– А после, – продолжал он, – приносит ли это печаль?
Я шепнул:
– Нет, мой господин. Сегодня впервые.
– Правда? – Александр положил ладонь мне на лицо и, повернув его, вгляделся в мои глаза, освещенные светом ночной лампы. Потом поцеловал меня, сказав: – Так пусть же это знамение окажется счастливым.
– А ты сам, господин? – спросил я, набравшись отваги. – Ты тоже чувствуешь печаль?
– Всегда, хоть и недолго. Не обращай внимания. За все хорошее следует платить: либо до, либо после.
– Ты увидишь, господин мой, я научусь не допускать печали к тебе.
Александр беззвучно рассмеялся:
– Твое вино слишком крепко, милый мой, чтобы пить его часто.
Я был поражен; все мужчины, которых я знал, делали вид, что имеют больше, чем у них было. Я сказал:
– Мой повелитель силен, как молодой лев. Это вовсе не усталость тела.
Александр нахмурился, и я испугался его гнева, но он сказал лишь:
– Тогда, мой мудрый врачеватель, поведай, что это такое.
– Это словно тугой лук, господин. Он всегда устает, если его тетиву долго не натягивают. Но лук нуждается в отдыхе, как и дух лучника.
– А, я слышал о том. – Медленно он перебирал в пальцах прядь моих волос. – Какие мягкие. Я никогда не видел столь тонких локонов. Ты поклоняешься огню?
– Когда-то мы поклонялись ему, господин, еще когда я жил дома.
– Ты прав, – сказал он, – ибо пламя божественно.
Он помолчал, отыскивая нужные слова, но в том не было нужды, я понял его. И покорно опустил голову, сказав:
– Сделай так, чтобы мой господин никогда не сбился с пути; да буду я словно чаша воды, которую, торопясь мимо, он выпьет в полдень, – этого мне довольно.
Потянувшись к моим закрытым глазам, Александр коснулся ресниц:
– О нет, неужели так я отплачу тебе? Луна лишь поднимается. Куда сегодня торопиться?
Позже, когда луна застыла в вышине и Александр уже спал, я наклонился взглянуть на него. Высший восторг не давал мне сомкнуть глаза. Его лицо, разгладившись, стало прекрасным; он был удовлетворен и во сне обрел покой. «Пусть мое вино крепко, – думал я, – ты вернешься выпить еще».
Что там говорил Набарзан? «Нечто такое, чего он искал очень и очень давно, сам даже не подозревая о том». О, хитрый лис! Как узнал он?
Рука Александра, потемневшая на солнце, лежала на покрывале, и молочно-белое плечо его несло одно лишь пятнышко – затянувшуюся глубокую рану от удара рычагом катапульты в Газе. Пятно уже побледнело; сейчас оно было цвета разведенного вина. Беззвучно я коснулся его губами. Александр спал крепко и не пошевелился.
Мое искусство не многого бы стоило, если б я не сумел вести его за собой, однажды поняв. Легкое облачко пересекло лунный диск. Я вспоминал ту, первую ночь в его шатре и то, как вчера Гефестион пришел нежданным гостем, и был принят, и улыбался мне – в точности как собаке. Был ли он настолько уверен в своей неуязвимости, чтоб вовсе не вспоминать обо мне? Чтоб хотя бы озаботиться? «В жизни не догадаешься, чем я занимался прошлой ночью». – «Отчего же? Ты спал с мальчиком Дария, я давно это предвидел. И что же, тебе понравилось?»
Александр был прекрасен во сне: безмятежно сомкнутые губы, тихое дыхание, свежее расслабленное тело. Угасающий жар нашей страсти мешался в комнате с запахом кедрового дерева, с легким дуновением морской соли: приближалась осень, и ночной ветер летел с севера. Я натянул на него покрывало; не проснувшись, Александр придвинулся ко мне в этой огромной постели, в поисках тепла.
Скользнув в его объятия, я подумал: «Мы еще посмотрим, кто выйдет победителем. Я или ты, высокий македонец. Все эти годы ты считал его своим мальчиком, но только со мною станет он мужчиной».
Глава 13
Новости разлетелись по лагерю мгновенно. Александр не переживал: в случае нужды царь мог хранить тайну, но скрытным не был никогда. Он вовсе не отрицал, что мое присутствие радует его, но и не поощрял насмешников. Я гордился тем, как повел себя Александр, что было мне внове, ибо я был научен не судить поступков господина. Теперь именно я служил Александру, когда он принимал ванну; остальных царь отсылал прочь.
Раз или два, стоя за царским креслом во время трапезы, я ловил на себе взгляд Гефестиона; других знаков он не подавал, приходя и уходя столь же свободно, как и ранее. Я никак не мог узнать, что именно говорил он, когда я покидал комнату, – стены в Задракарте чересчур толсты.
Со мною Александр ни разу не заговаривал о нем, но я не обманывался на сей счет. Нет, он не забыл; ничто не могло заставить его забыть.
Я вспоминал о старом боевом коне царя, из-за которого тот был готов смести с лица земли целую провинцию со всеми ее обитателями, пусть Букефал уже не способен нести его на битву. Это почти то же самое, думал я. Александр никогда не отвергает любви – это противно его натуре. Мне казалось, что Гефестион поступил не так уж скверно. Если прелестный мальчик, которого вы поймали в стоге сена, в восемнадцать лет становится предводителем всадников, все еще оставаясь при этом вашим мальчиком, – стоит ли жаловаться на судьбу? И если он достигает положения фараона и великого царя и сильнейшее войско мира окружает его, разве же не чудесно, если он сочтет, что ему самому надобен мальчик? Сколько времени прошло с той поры, как эти двое действительно занимались любовью, а не просто думали друг о друге как о любовниках? Столько же, сколько минуло с последней битвы, на которую Александр выехал на своем черном коне? И все-таки…