Небесное пламя. Персидский мальчик. Погребальные игры (сборник)
Шрифт:
Но с наступлением ночи тревоги оставляли меня. Теперь Александр знал, чего ему недоставало, но я знал лучше. Иногда в танце превосходишь самого себя и более не способен оступиться; с нами было точно так же.
Однажды, когда лунный свет заблестел на золоте, упав сквозь узкий проем окна, я мысленно перенесся в свою старую комнату в Сузах и вновь прошептал заклинание мечты: «Я прекрасен? Это лишь для тебя одного. Скажи, что любишь меня, ибо без тебя я не смогу жить». Я справедливо наделял эти слова магической силой.
Сомневаюсь, чтобы Александр хоть однажды возлежал с кем-то, к кому не чувствовал расположения. Он нуждался в любви так же,
Александр лелеял надежду, что даровал мне нечто такое, чего не мог дать Дарий; а потому я так и не открыл ему, что Дарий никогда не задумывался о подобных вещах. Александр всегда любил превосходить своих соперников.
Но по-прежнему, когда желание бывало растрачено, он впадал в тяжкую задумчивость – так, что я даже боялся нарушить молчание. И все же именно Александр избавил меня от боли, с которой я уже готов был свыкнуться, и теперь я хотел исцелить его грусть. Я проводил кончиком пальца от его брови вниз, к горлу, и он благодарно улыбался, показывая, что не сердится. Как-то ночью, вспомнив о благоговении, с которым он показывал мне старую книгу, я тихо шепнул ему в ухо:
– Знаешь ли ты, о повелитель, что великий Кир некогда любил мидийского мальчика?
При звуках достославного имени лицо Александра немного просветлело, и он открыл глаза:
– Правда? Как же они встретились?
– Кир одержал победу в битве с мидянами, повелитель, и обходил поле сражения, чтобы взглянуть на убитых героев. Там он узрел мальчика, едва живого от ран, лежавшего рядом с мертвым отцом. Увидев царя, тот сказал: «Делай со мною что хочешь, но не оскверняй тела отца – он хранил верность». Кир отвечал: «Я не имею такого обычая. Твой отец будет погребен с почестями», ибо полюбил мальчика, хоть тот и лежал израненный, в собственной крови. И мальчик взглянул на Кира, коего видел лишь издалека, в сияющих доспехах, и подумал: «Вот он, мой царь». Кир же взял его, и ухаживал за ним, и оказал ему честь своей любовью; и тот был верен ему до конца. И настал мир меж мидянами и персами.
Теперь я завладел вниманием Александра. Печаль его исчезла бесследно:
– Впервые слышу. Что это была за битва? И как звали мальчика?
Я ответил ему; любовь наделила мою фантазию крыльями.
– Конечно же, повелитель, в этой части света люди знают немало старых историй. Не могу судить, все ли они правдивы.
Разумеется, я придумал все до последнего слова и сделал бы свой рассказ куда красочнее, если бы знал греческий лучше. Насколько мне было известно, Кир никогда не проявлял склонности к мальчикам.
Мое заклинание подействовало. Я вспомнил еще несколько историй, которые – будь они правдой или вымыслом – действительно рассказывались в стране Аншан. Немногим позже царь объявил мне, что даже мальчик великого Кира не может сравниться в красоте своей с мальчиком Александра. И после уснул, не грустя более.
На следующий же день он вновь вытащил
Ну, быть может, и так; но если бы сам Кир прочел ее, он немало бы удивился своему портрету… Книгу сочинил не какой-то ученый перс, читавший хроники и беседовавший со стариками, но грек-наемник, сражавшийся во дни Артаксеркса против царя, на стороне Кира Младшего [88] . Ему удалось вытащить своих людей из лихой передряги и благополучно привести их домой, в Грецию, и после этого не приходится удивляться, что на родине верили каждому его слову.
Конечно, Александр читал мне не всю книгу, но лишь свои любимые отрывки. Не знаю, смог бы я держать глаза открытыми, если б мне читал кто-то другой. Мы оба недосыпали. Я мог вечно смотреть на его лицо, и потому Александр никогда не знал, на каком месте я переставал слушать. Я всегда мог понять, какой именно отрывок особенно мил его сердцу, и усилием воли начинал постигать смысл плавно текущих слов.
88
Имеются в виду древнегреческий писатель и историк Ксенофонт (ок. 430–355 или 354 до н. э.) и его сочинение «Киропедия», где он изобразил «идеального» правителя и «идеальное» государство.
– Не все то, что описано здесь, – сказал он мне, – истинно, как я обнаружил, пожив немного в Персии. Мальчики вашего народа ведь не обучаются в общественных школах?
– Нет, господин. Наши отцы сами готовят нас к войне.
– Что, и юношей тоже?
– Да, мой господин. Они учатся, сражаясь с соплеменниками.
– Так я и думал… Ксенофонт попросту слишком гордится спартанцами. Но это ведь правда, что Кир любил разделять лучшие блюда своего повара с друзьями?
– О да, господин. С тех пор великая честь – разделить с царем его пищу. – Вот откуда он узнал о наших обычаях! Этот Ксенофонт, должно быть, прожил в Персии достаточно долго. Меня так это тронуло, что я едва не заплакал.
Александр прочитал мне историю о том, как властители выбрали для Кира самую прекрасную из захваченных в бою женщин, горько рыдавшую о погибшем супруге. Но Кир, знавший, что сей муж остался жив, даже не захотел увидеть ее лица, не стал отнимать у нее слуг, поселив с большими почестями среди собственного двора, и послал весть ее мужу. Когда же тот явился сдаться и поклясться в верности, царь вывел ее к нему и сам соединил их руки. Пока Александр читал, я внезапно понял, что именно это он замыслил для Дария и его царицы. Вот почему он так скорбел о ней! Я видел, как он представлял себе этот счастливый миг – совсем как в книге, – и думал о простой повозке с залитыми кровью подушками…
Гарема Дария более не было с ним. Еще до моего появления в лагере Александр поселил мать царя в Сузах, со всеми принцессами.
«Царь, – говорилось где-то в книге, – должен не просто доказать свое превосходство над теми, кем он правит; он должен зачаровать их». Я попросил:
– Позволь мне сказать это по-персидски.
И мы улыбнулись друг другу.
– Ты должен научиться читать греческие книги, – сказал Александр. – Неумение читать – большая потеря. Я непременно сыщу тебе терпеливого учителя, но только не Каллисфена, он почитает себя слишком великим.