Небесное притяжение
Шрифт:
Затем остроумно описываются другие несуразицы в ходе работ. Но вот машина построена. Приключения ее продолжаются. «При вытаскивании самолета из ворот ангара обламывается конец левого крыла размахом в 1 фут. Другую сторону также укорачивают на 1 фут и оба конца аккуратно закругляют. Самолет проходит скоростные испытания, причем максимальная скорость оказывается на 5 миль в час выше ожидаемой конструктором, но на 5 миль в час ниже той, которую он указал в предварительных технических условиях. Эта скорость на 10 миль в час больше той, которую ожидал получить инженер-расчетчик, и на 10 миль в час меньше той, которую он обещал президенту фирмы.
Именно эту скорость и ожидал получить президент фирмы, хорошо знающий свои предприятия».
Мясищев улыбался, читая статью. Конечно, буквально понимать ее смысл было нельзя, в Америке и в других странах самолеты никто так не строил. Но в каждой шутке есть доля истины. Есть она и здесь, и немалая. Сколько разного рода осложнений, ошибок, нелепиц поджидает конструктора на его тернистом пути! Сколько раз приходится менять задуманное под влиянием привходящих факторов, корректировок в тактико-техническом задании. Все это стоит нервов, и немалых.
Тратил нервы и Мясищев, в ту пору уже генеральный конструктор, и еще как тратил. Порой и он, тот, кого считали образцом выдержки, мог не сдержаться, вспылить, наговорить резкостей. Как-то в присутствии окружающих у него произошел крупный разговор с ученым-аэродинамиком, трудившимся в ОКБ. Будучи неплохим теоретиком, этот человек не всегда поверял свои выкладки практической ценностью. Так получилось и сейчас.
— Можете засунуть ваш профессорский диплом под диван и не доставать оттуда! — воскликнул Мясищев в сердцах.
Возникла неловкая пауза. Несдержанность Владимира Михайловича, противоречащая принятому стилю, подействовала угнетающе. Ученый побагровел.
— Впрочем, и мой диплом можно отправить по тому же адресу, — неожиданно разрядил атмосферу Владимир Михайлович (к чести своей, он моментально чувствовал, когда перегибал палку).
Не раз и не два один из ближайших помощников Мясищева Селяков возвращался от него расстроенный. Человек эмоциональный, легко возбудимый, Селяков садился за стол, прижимал к вискам кулаки и сидел неподвижно. «Опять лицо в кулак», — говорили коллеги Леонида Леонидовича, понимая причину его плохого настроения. А наутро Мясищев вызывал Селякова и, заглаживая свою вину, дарил то красивую ручку, то папку для бумаг.
Он начисто был лишен злобы, мстительности, зато забота о людях проявлялась постоянно. Однажды Владимир Михайлович приехал в фирму в сильный мороз. Он увидел стоящую у ворот женщину в вохровской шинели, проверявшую пропуска. Лицо ее посинело от холода. Мясищев снял женщину с поста, приказал начальнику склада немедленно найти тулупы и выдать всем работникам охраны.
Как-то Владимир Михайлович узнал, что заболел сын сторожа их дачного поселка. Не жалея времени, он начал объезжать аптеки и магазины, пока не достал нужные лекарства и мед. Если кто-то из коллег попадал в больницу, можно было не сомневаться — в числе первых его навестит Мясищев. Вообще у него была страсть к лечению других. «Поздравляю!»— говорил он, стоило жене, дочери или кому-то из друзей чихнуть или кашлянуть, и незамедлительно давал медицинские советы. Сам же чаще всего переносил заболевание на ногах, хотя с некоторых пор начал внимательно следить за своим здоровьем. Например, перестал пользоваться лифтом, спускался и поднимался только по лестнице, укрепляя сердце.
Как-то увидел девушку,
— Что с вами, вы заболели?
— Нет, я совершенно здорова.
— Да как же можно в вашем возрасте спускаться на лифте? — с улыбкой отчитал он ее.
Любопытно было его отношение к деньгам. Само слово «деньги» почему-то ему не нравилось. Если дочь просила: «Папа, дай мне, пожалуйста, денег», — всегда следовал отказ. А стоило через полчаса попросить у него конкретную сумму, скажем, десять рублей, как она тут же выдавалась. Взаймы давал легко, часто малознакомым или не очень близким людям.
— Братцы, что делать, не хватает на машину тысячу рублей, — поделился с коллегами один из конструкторов, по должности начальник бригады.
— А ты попроси у шефа, — посоветовал кто-то.
— Неудобно…
— Не бойся, не откажет.
Набравшись смелости, начальник бригады пошел к Мясищеву и через минуту вышел из его кабинета радостный.
Были у Владимира Михайловича и маленькие слабости. Так, он берег старые ненужные вещи. Упаси бог выбросить драную папку или сломанный карандаш. Разбирая домашний архив Владимира Михайловича, я то и дело натыкался на картонки для воротничков, тупые перочинные ножи, пуговицы, коробочки от лекарств, пластмассовые стаканчики, жестяные баночки…
М-50 построен. На нем стоят агрегаты и приборы, созданные почти двадцатью ОКБ и НИИ и без малого десятью заводами. Кое от чего в конструкции пришлось отказаться, кое-что сделали иначе, чем предполагалось поначалу. К немалому огорчению, пришлось поставить другие двигатели. Как ни стремился П.Ф. Зубец поспеть с моторами небывалой тяги, срок их выпуска, а главное доводки, отдалялся. При испытаниях на стенде начались резонансные колебания лопаток турбины, возникли и другие осложнения. На «пятидесятке» временно установили добрынинские двигатели: два с форсажными камерами, а два (на концах крыльев) — без них. Все это делалось для ускорения строительства и летных испытаний самолета.
Испытания, которые проводили Н. Горяйнов и А. Липко, показали прежде всего отличную работу автоматов системы управления. Благодаря им аэродинамические процессы не отражались на устойчивости и управляемости самолета. Несмотря на сравнительно малую тягу добрынинских двигателей, самолет спокойно достиг звуковой скорости. Выявился и недостаток — целиком поворотный киль оказался чересчур активным в полете.
М-50 учился летать. Отрабатывалось приземление машины. Потребовались дополнительные средства торможения. В момент посадки гидравлически выпускались четыре стальные балки, похожие на лыжи. Высекая из бетона снопы искр, они замедляли бег самолета по полосе.
Казалось бы, на таком сложнейшем самолете, битком набитом всевозможной автоматикой и электрическими приборами (кстати, работавшими на необычным для самолетов переменном токе), должны были случаться отказы и аварии. В действительности они не слишком беспокоили. Все надежно отработать на земле — таково было кредо Мясищева. Кроме того, все системы были многократно резервированы.
За год испытаний случилась одна неприятность. Лопнул в полете трубопровод, питающий двигатель топливом.
Топливо полилось на горячие детали двигателя. Пожар мог начаться в любую секунду, но не начался. Все произошло по поговорке: «Не было бы счастья, да несчастье помогло». Керосин лился такой мощной струей, что одновременно и поджигал, и тушил.