Небесные верблюжата. Избранное
Шрифт:
Но уловит ли читатель этот нужный всем нам образ? Как было запечатлеть свет, которого не могла сдержать земная форма, — веяние, проструившееся через почти безмолвные уста? Любовь сделала это, и спасла тень тени и легчайший след дыхания. Из искусства было взято для этой цели очень мало средств (и все же еще слишком много, ибо лучше было бы, если бы то было возможно, чтобы в книжках вовсе не чувствовалось художественной притязательности и ничего другого не было, кроме воспоминания и непосредственной лирики). В общем было верно угадано, что здесь нужно именно лишь несколько разрозненных почти несвязных штрихов. И эти несколько намеков и неточных приближений прониклись (и не искусство это сделало) — чудесным оживлением. И нежная тень милого вестника поселилась в нескольких душах, благодарных
Если для многих эта книга была, вероятно, «недостаточно литературна», то для писателей близких, созвучных Елене Гуро (в 1920-е годы было образовано издательство «Верблюжонок», где печатались книги «продолжателей Гуро» А. Владимировой, К. Маригодова, Н. Венгрова и Д. Петровского) Осенний сонбыл своего рода откровением, знаком того, что сама литература может стать иной, неброской внешне, но необычайно насыщенной «живой жизнью души»; может уйти в непредставимые глубины исповедальности и искренности. Писатель Осип Дымов назьшал эту книгу «девственной» и «крайне-крайне чистой» и считал ее «одной из самых интересных за последнее время». Он писал: «Вижу „эмоционализм“ параллельно „импрессионизму“; „кончики нервов вибрируют — тоньше, нежели перо“; „пьесы тончайшим образом тонки“; „многое и многое в ней (в книге — А. М.) трогает и волнует отсутствием литературности“» (Цит. по: Л. Усенко. Импрессионизм в русской прозе начала XX века. Ростов-на-Дону, 1988. С. 58).
Александр Блок, получив от Гуро Осенний сонназывал книгу «Красивой» и обещал «читать ее внимательно» (письмо А. Блока Е. Гуро от 26 янв. 1912 г.; см. Л. Усенко, указ. соч., с. 43).
Велимир Хлебников принадлежал к числу тех немногих, для кого предназначалась и кому посвящалась книга, — «кто понимает и кто не гонит». «В „Осеннем сне“ слышится что-то очень знакомое, — писал он в письме Елене Гуро в январе 1913 года, — многочисленные верблюжата, долговязые чудаки, дон-Кишот, Тамара, ассирийские мудрецы, все это напоминает Лицейский переулок и желтое окошко.
В „Кузнечиках“ звучит легкая насмешка над другой мелькнувшей жизнью, но тут же дается ключ к пониманию ее и прощение ошибок и упрямства.
В скрипичной вещи М<ихаила> В<асильевича> вводится „живее“ вместо? (fortissime?). Заслуга и угол начала.
Рассеяны намеки на прошлое, и его волны льются со страниц книги, а в словаре оборотов и слов есть „они думают верное рыцарское слово“(слово самураев), а это очень важно по соображениям некоторым. Рисунок юноши-призрака, тонкого, как хлыст, украшает книгу <…> она дорога тем людям, кто увидит в ней водополье жизни, залившей словесность и прочтет знаки дорогого» (Хлебников В. Неизданные произведения. М., 1940. С. 364).
А. Закржевский писал: «…В своей драме „Осенний сон“ Гуро воссоздала бледный очерк чародея русской тайны — князя Мышкина, сколько любви и женственной глубины вложено ею в этот образ!.. Только один Вячеслав Иванов в заметке, полной удивительного понимания тайны Гуро, отметил ее книжку, эта заметка <…> является ключом доверия к дверям творчества преждевременно угасшей поэтессы» (Рыцари безумия. Футуристы. Киев, 1914. С. 138).
В одном из своих дневников 1912 года Елена Гуро оставила запись, дающую возможность оценить, как тонко Иванов и Хлебников — независимо друг от друга — почувствовали главную особенность книги: «В „Осеннем сне“ говорится не о том, что написано, а о некой необъятной лучезарной сути, заложенной под словами и кусками фабулы» (Цит. по: Гуро 1997. С. 70).
Небесные верблюжата
Сборник стихов, прозы и рисунков Гуро. СПб., 1914. Елена Гуро не успела полностью подготовить рукопись к печати. Окончательный подбор текстов осуществили Матюшин и сестра Гуро, Екатерина. Обложка сборника — по рисунку семилетней дочери Екатерины Гуро (Низен), Марианны Эрлих. Часть текстов и иллюстраций к ним печатались в сборнике «Садок судей И» (СПб., 1913).
Здесь Гуро — уже не на драматургическом материале, а в «симфонической» книге лирических миниатюр в стихах и прозе — решала практически ту же творческую задачу, что и в Осеннем сне: «Говорить слова, как бы
Небесные верблюжата— в отличие от прижизненных сборников Гуро — сразу обратили на себя внимание критиков и известных писателей. В. Маяковский, по свидетельству М. Горького, «весьма хвалил» эту книгу. В. Брюсов в статье «Год русской поэзии» отмечал «действительно художественные и проникнутые чувством страницы» Небесных верблюжат. Но все рецензии (В целом, положительные) носили отвлеченный характер, грешили поверхностностью, в то время как о художественных достоинствах и особенностях книги не говорилось вовсе или упоминалось вскользь. Вот что писал, например, в рецензии на Небесных верблюжатВ. Ходасевич: «Русские футуристы считали покойную Е. Гуро „своей“. Может быть, и она сама, принимая участие в разных „Садках судей“, думала, что близка к ним. На самом деле это было не так. Легкая и радостная, всего больше любившая ветер, свободу, море, порой умевшая чувствовать тихие ласки повседневности, она душой была бесконечно далека от унылого и духовно немощного российского футуризма, этого детища скуки, безверия и повального эстетизма. „О, полной чашей богато ты, сердце, во все поверившее!“ — восклицает Гуро и хотя бы одной этой фразой раз навсегда отделяет себя от тех, с кем сближал ее разве только литературный возраст да общая непризнанность. В самых приемах ее письма очень уж много влияния симфоний Андрея Белого и некоторых стихов Блока, чтобы можно было говорить об исключительной новизне ее творчества. В ее прозаических и стихотворных набросках, незаконченных, неуклюжих, как излюбленные ею верблюжата, — чувствуется душа, пожалуй, слегка надломленная, но живая, порой даже слишком, даже болезненно впечатлительная. Ее дарование несомненно, но оно до такой степени не успело оформиться, что даже трудно судить об его размерах, о том, что вышло бы из Гуро, если бы ранняя смерть ее не постигла. Несомненно одно: с футуристами она разошлась бы скоро: для них она была слишком настоящая» (Русские ведомости, 1915, 14 янв.). А сотрудник Известий товарищества М. О. Вольф вообще утверждал, что книга Небесные верблюжата «смешна и ненужна», хотя и соглашался, что в ней «есть несколько вещиц, которые остаются в памяти» (1915, № 6. С. 98.).
Для Небесных верблюжатхарактерна фрагментарность, «свободный» стиль, позволяющий стихам плавно переходить в прозу — и наоборот (в одном из своих дневников Гуро записала: «Вольные ритмы. Проза в стихи, стихи в прозу. Проза — почти стихи»; цит. по: Гуро 1998. С. 32), неяркие тона, «пастельная» окраска слов, взаимопереходы звука и цвета, единство музыкальных, пространственных и световых ощущений, некоторая зыбкость и как бы постоянная неокончательность повествования, дающая почувствовать ход времени и его замедление в этих коротких лирических миниатюрах.
Газетное объявление— фрагмент был впервые опубликован в «Садке судей II» (СС II). С. 67, (СПб., 1913) в составе цикла «Небесные верблюжата», имевшего общее посвящение: «Посвящается Ольге Громозовой».
Громозова-Матюшина Ольга Константиновна (1885–1975) — писательница, мемуаристка; третья жена М. В. Матюшина. В СС II шестая строка снизу: «— А как же бедных бедных верблюжат…»
На еловом повороте— СС II. С. 68.
Этого нельзя же показать каждому? — СС II. С. 68.
«Как мать закутывает шарфом горло сына…»— впервые в сб. «Трое» (ТР) С. 71–72, (СПб., 1913). Пунктуация и разбивка на абзацы — по ТР.
Весна, весна! — СС II. С. 69.
«О, полной чашей богато ты — сердце…»— СС II. С. 69.
«Раздумья — возвеличенные одиночеством…»— СС II. С. 69. (без 3-го и 4-го абзацев).
Протори — издержки, расходы (В. И. Даль. Толковый словарь живого великорусского языка. М., 2000. Т. 3. С. 518; далее — Даль 2000).