Небесные верблюжата. Избранное
Шрифт:
Среди седого молчанья — покрывала седых мхов и зеленых хвойных просветов. Среди тихой вечной глубины кораллами разрастались зелено-белые, лиловые хрупкие мхи, на опущенных лапах ели висло молчание. Оно стояло застывшими потоками. Находили облака. Меркло, — и еще седее становилось молчание. Так, наклонившись к земле и на камнях, он разбирал руны мхов. Вехами свивались и тишине узоры. Он наклонялся над камнями, разбирал их нежные оттенки, где были написаны истории весны и лета, плодящего брожения осени и первого пробуждения от белых снов. Как стадами с севера на льдинах приплыли камни и, опьяненные запахом поганок,
Ему вспомнилось, как в детстве он собирал круглые глянцевитые камешки и ольховые шишечки; и чем больше набиралось в коробочке круглых, разноцветных, веселых вещичек, чуть-чуть различных, чуть-чуть похожих, тем каждая из них становилась красивей. И уж с утра жизнь преображалась в завлекающую радость находок. Он спал лишь для того, чтобы с утра идти собирать, ел торопливо, чтоб осталось больше времени до вечера. И теперь вот опять было как в детстве. И навстречу ему уже бежали будущие дни, короткие от налетающего счастья откровений.
Где-то прошуршала белка сверху вниз. Упали две сухие веточки, задев за сук.
Прошел день. В лесном храме это было служение тишины. Так он просидел до сумерек. Встал. Он дошел до конца просеки. Две зубчатые стены елок сторожили просвет: дорогу в страну белой лазури и жидкого золота. По светозарному небосклону отплывал сиренево-нежный, тонкий челнок, это были чудеса небесной страны. Был холодный осенний вечер северных чудес.
Уверенный и утихший, как тайна возрожденья, он шел к самой глубинной силе земли. К ее дворцам.
«И ты будешь участвовать в моих пирах…» Из корявого, как луковица, ствола можжевельника капала толстыми струйками смола, уходила в разогретую землю. Земля жадно пила смолу и в ней поднималась сила, и трещины расседались и бежали водяные струйки, вырастали лиловые звездочки с запахом свежести ветра.
Он лежал, слушал и вздыхал. Солнце ему пригрело веки. Лучи хлынули, и ему хотелось хватать горячий свет и что-то лепить, создавать из него. Набирать его полными горстями. Тогда поднялась из земли теплая сырая сила, и вот среди осени настала весна. Тепло выпирало сквозь бугры, широкими волнами пошло от поверхности, сквозь густой мех сухих прошлогодних мхов. И внутри его все прыгало, задыхалось от восторга, горячего, первого солнечного блаженства. Его до самой глубины проникало, пронизывало грение лучей. Теснились желанья, замыслы, и он уже не прислушивался к ним в весеннем набегающем возбужденьи: чуялось, что они растут в нем сами, помимо воли, как зеленые росточки в черноземе. Нарастала необъятная сила, и он только закрывал глаза и слушал ее.
И смоляные спирты поднимались испареньями, опьяняли земляные бугры, и те танцевали; лопалась и разворачивалась сырая земля, и солнце лилось туда ручьем, прокаливая сырые комья, и вырастали пушистые зеленые существа; ели землю и наслаждались грением солнца. Гигантские толстые хвощи лезли головастыми столбами, как змеи, поднявшиеся на хвостах и, сочные, пили и рылись корнями во влажных глубинах; а из разрыхленной земли тотчас тянулись слабые нежные стебельки и одевали
Упругим толчком его подбросило, он перелетел через острые верхушки и серые провалы; мчался через пространства, пока не падал вниз в весеннем упоении. Тогда зеленые, тинные, мглистые болотники вышли из самых таинственных глубин, вышли из хрустящих сладких осок в солодовых водах лугов; и заиграли в брожении трясины и мутные заводи, — благоденствии сочных болот. Болотники распивали пиво земли и легкопенный туманный напиток, и волны зеленых берез вздымались с сияющим смехом в тучи. Зеленое ярко-тинное вино лилось; шипя игрой, в неистовстве пира; стеклянные пузырьки в нем кипели и лопались с треском, возникали из них новые жизни, мчались в винном танце.
Его охватило. «Погляди на город!» — кричали болотники, и перед глазами встали города и рассыпались пылью штукатурки. На пыльные развалины они пролили зеленые искры пьяного веселья. Болотники, с хохотом квакая, открыли глубину земли, оттуда прянули хрустальные ручьи, прянули спектры, за ними били фонтаны смол и зеленых соков земли, кружились золотые вихри брызг и, где падали они друг через друга, росли колоссальные папоротники, круглыми змеями из земли, выпрямлялись, и черные комья, отброшенные, катились мокрой лавиной, где их подхватывали бурные волны и мчали, окачивая пеной, зелено-зубчатые стены. И розово-зеленым хаосом прянули головы ростков, разогнувшись, ударили в небо; и потоки солнца разорвались в фонтанах вина и прозрачного сверканья, и потекли в пропасти расседавшейся земли. Шелест комьев, шум роста трав оглушил его, все помчалось кругом…
Он потерял сознанье.
В помещичьем доме у вечернего стола гремели чайные ложечки. В передней совались, задевали и топотали; поэт входил с крыльца в переднюю; с плаща его капала вода. Снимал галоши. Встречали, ахали, обнимали: «Ну, наконец-то мы получили вас!» — «Представьте себе!» — «Где же вы пропадали?»
Двигаясь стульями, подсаживались к столу, наседали, расспрашивали с наскоком, с набитыми ртами, едва успевая пережевывать: «Попробуйте нашего деревенского масла!» — «О да, заранее воображаю!»
Ел домашние булки с маслом. Говорили о плохой дороге, земстве и уряднике. Слушая, едва верил тому, что с ним случилось; лукаво посмеиваясь, пощупал в боковом кармане прялку; едва успевал отвечать; неловко отвыкшими пальцами повязывал салфетку, ронял куски себе на колени, стараясь скрыть это. «Я заплутался, знаете, здесь такие леса…» — «Что вы? Вот странно! Поблизости все вырублено, — верст за сорок — есть». Спохватившись, замялся, — потрогал опять на груди свою прялку.
В ответ ему золотые струйки побежали в нем и кругом по стенам. Все осветилось, но он притворился, что — поглощен чаем, чтобы они не заметили этого.
1910–1912
О выплюнутой крови
У него был добрый плюшевый лобик. Играл, умывался неловкой лапой. Любил детей и лизал им доверчиво пальцы.
Кухарку разозлила барыня-невестка. И она выплеснула ему на голову кипяток — и забыла об этом через минуту. Это было делом минуты. У кухарки отлегло. Кухарка утихла и стала веселой — приласкала и приласкалась к жизни.
Меняя маски
1. Унесенный ветром
Фантастика:
боевая фантастика
попаданцы
рейтинг книги
