Небесный Путь в Россию. Дневник Военкора

Ради подготовки, перевода и публикации этих никогда не издававшихся (за исключением пяти репортажей, появившихся в журнале Кольез (Collier's)) рукописей Ирины Скарятиной, обнаруженных мной в закромах библиотеки Принстонского университета (США) и любезно предоставленных мне в оцифрованном виде специалистами тамошнего отдела специальных коллекций, Эдриэнн Русинко и Эннали Паулс, я совершенно уверенно принял решение отложить на какое-то время работу над третьим романом цикла "Миры Эры", где речь пойдёт об эмиграции Ирины в 1920-х годах сначала в Англию, а затем в Америку и её нелёгком полунищенском существовании там в течение нескольких лет с последующим становлением в качестве успешного писателя, популярного лектора и театрального критика. Выражаясь современным телесериальным языком, выбор был сделан в пользу сиквела (представляющегося мне бесспорным апофеозом творческой и общественной жизни Ирины), в котором она сама, будучи на тот момент военным корреспондентом американского журнала Кольез, детально рассказывает о своей труднейшей длительной командировке в СССР в 1942-ом году (в свои 54(!) года и ровно через 20 лет после того, как была вынуждена покинуть Россию). А уж потом, коли Бог даст, придёт черёд и нашего совместного с ней и её американским мужем Виктором Блейксли приквела под названием "Миры Эры. Книга Третья. Трудный Хлеб" об упомянутом выше начальном периоде её заграничного бытия.

Основной причиной такого решения после ознакомления с содержанием данных рукописей Ирины стало абсолютно чёткое понимание злободневности написанного ею тогда, 80 лет назад, именно сейчас – на фоне происходящих событий как внутри России, так и на полях её новых битв с возродившимся нацизмом. И когда, как не сейчас – по прошествии 60-ти лет с Ирининой смерти, – самое время такой книге наконец-то явиться на свет в память об этой прекрасной, отважной женщине и за её авторством.

В отличие от цикла "Миры Эры", в котором я выступаю составителем своеобразного "литературного коллажа" или, как я сам себя называю, "ремесленником-бусоделом", нанизывающим на временную нить жизни Ирины и её окружения разнородные, вручную выделанные "бусины", как то: переведённые отрывки из её собственных англоязычных романов, изданных в США в 1930-х годах (а в третьей книге серии добавятся ещё и большей частью никогда не публиковавшиеся рассказы Виктора, объединённые заголовком "My Russian Wife" ("Моя русская жена"), на которые я наткнулся в хранилище рукописей библиотеки Конгресса США); выдержки из архивных документов, "отрытых" в различных исторических "залежах" и касающихся дворянского рода Скарятиных и связанных с ним; цитаты из личной переписки героев повествования и мемуаров, где они упоминаются, и прочее подобное, – выставляя затем получившееся "ожерелье" на всеобщее обозрение под своим именем, в данной книге я позволю себе добавить лишь сноски, предисловие и послесловие, используя в них фрагменты статей из американских газет того времени, ярко дополняющих образ вернувшейся из поистине героического путешествия Ирины. И вот первый из них, объясняющий, почему рукописям так и не был дан ход:

"НЬЮ-ЙОРК – На днях в наш город прилетела на Клипере 1 русская писательница и лектор, Ирина Скарятина, и я поспешила в отель 'Амбассадор', дабы услышать её рассказ, пока та не устала им делиться, – и оно того стоило. Мне редко приходилось встречать более обаятельного человека, чем этот знаток России – как старой, так и новой. Перелёт сюда, особенно над Бермудами, выдался крайне тяжёлым, и Скарятина была вся в синяках от самолётной болтанки, но её разум и дух не пострадали.

Она вернулась из Москвы, где работала корреспондентом американского еженедельника, и поведала мне, что советские люди просто невероятны. Я знаю кое-что о российской цензуре лично, но она утверждает, что нынче та стала строже, чем когда-либо прежде. За пять месяцев пребывания в Советском Союзе ей даже удалось попасть на охваченный войной Дон, но местные проверяющие велели ей помалкивать о том, что она там видела и слышала. Более того, сразу же по прибытии к нашим берегам она имела беседу уже с американскими джентльменами от цензуры, требовавшими как можно меньше рассказывать о том, как она перемещалась, где останавливалась и чему стала свидетелем по пути в СССР и обратно. Держать в себе столь замечательную историю – это величайшая трагедия для любого журналиста. И потому Ирина очень расстроена". (Элис Хьюз, Форт-Уэрт Стар-Телеграм, 30/12/1942)

Посвящаю эту работу отважным военкорам, истинным патриотам своей Родины – России, рискующим жизнью и прилагающим все усилия, чтобы донести правду о её великой битве со злом нацизма до современников и будущих поколений. Алексей Белов-Скарятин

Портрет Ирины Скарятиной работы известного американского художника Жоржа Шрайбера из её личного архива, хранящегося в отделе специальных коллекций библиотеки Принстонского университета (США).

Фотография самолёта Боинг-314 "Клипер", хранящаяся в фонде библиотеки Конгресса США и подпадающая под разряд "Общественное достояние"

4 августа 1942-го года

Мой вылет может состояться в любой момент. Мне приказано быть наготове и ждать инструкций. Отныне я больше не частное лицо, распоряжающееся своей жизнью так, как ему заблагорассудится, а военный корреспондент, соблюдающий армейские порядки. Моя аккредитация выдана Военным департаментом, и куда бы я ни направилась, я обязана отчитываться перед армейским начальством, что заставляет почувствовать себя солдатом. Я ещё не облачилась в полученную форму военкора цвета хаки, хотя при малейшем же ободрении сделала бы это со всем рвением новичка, ведь это моё первое назначение на негражданскую службу. Однако мой муж недавно заметил, что находит моё короткое чёрное вечернее платье весьма привлекательным, и, памятуя о столь редком комплименте, я пока не решаюсь на переодевание.

Прибыв из Вашингтона в Нью-Йорк, мы теперь ждём моего вызова на посадку, нежась в отеле "Амбассадор". После дикой спешки с проставлением в последний миг в моём паспорте всех нужных виз этот период ожидания стал желанной передышкой. Наконец-то мы можем облегчённо вздохнуть, и поразмышлять, и поговорить.

Но время летит незаметно, а меня никак не отпускает ощущение, что я тону. Сложившаяся ситуация неумолимо порождает во мне двоякие чувства. Я в огромном восторге от мысли, что буду военным корреспондентом Кольез в Москве и совсем скоро мне предстоит один из самых продолжительных перелётов в мире, до моей родной России, и в то же время тоскливое осознание предстоящей разлуки с мужем не покидает меня ни на секунду. Когда мы увидимся снова? Что нам уготовано судьбой? Как у нас получится так долго существовать порознь впервые за семнадцать лет после женитьбы?

Мы идём купить последние мелочи (мне нужно быть с этим очень осторожной, поскольку мой багаж не должен превышать 55 фунтов 2 ); мы ужинаем в клубе "Звёздная крыша" отеля "Уолдорф-Астория"; мы немного танцуем, а затем рука об руку возвращаемся к себе, продолжая трещать без умолку и стараясь припомнить всё, что просто обязаны успеть поведать друг другу. Кажется, нам не дано остановиться – так много ещё осталось недосказанным.

Уже дважды мне звонили из аэропорта, прося прибыть незамедлительно (куда бы мы ни отлучились, мы оставляем номер телефона для связи, "на всякий случай"), но оба раза тревога была ложной. Мне нравится думать, что это делается специально, дабы сбить со следа любого подозрительного типа или шпиона, так или иначе пронюхавшего о назначенном часе вылета Клипера. Однако третий вызов оказывается настоящим, и мы срываемся в дорогу, забежав всего на пять минут в универмаг "Арнольд Констебль" забрать там отложенные мной для этой поездки суконное пальто на меховой подкладке и шерстяной костюм с подходящей к нему шляпкой.

5 августа

В аэропорту мы сидим уже молча, лишь держась за руки и глядя на неумолимо бегущие стрелки часов. Всё уже сказано, или, вернее, ничего по-настоящему не сказано, так зачем вообще пытаться что-то ещё говорить, когда осталось так мало времени?

Теперь, когда я вот-вот улечу, я вдруг абсолютно ясно и отчётливо понимаю, что будет значить для меня эта разлука. Муж сжимает мою ладонь крепче, чем когда-либо прежде, а мои ногти впиваются в его плоть подобно тому, как это делает наш кот Пукик, будучи крайне взволнованным.

Фотография Ирины и Виктора из газетной статьи

Что это, лихорадочно думаю я, – конец нашей совместной жизни либо просто интерлюдия, когда нашим путям суждено разойтись на какое-то время? Что я делаю, почему бы мне не отменить всё прямо сейчас, в последний момент, и не вернуться с ним домой? Если бы только я могла дождаться, пока он тоже куда-то уедет! … Но у меня нет выбора в этом вопросе – мне повелели отбыть немедленно, и я обязана подчиниться. Всё казалось таким простым в тот день, когда я подписалась на это, совершив под влиянием порыва верный, патриотичный поступок. Но сейчас не даёт покоя мысль, что гораздо важнее заботиться о нём, чем вот так улетать в неизвестность и, может быть, навсегда. Другие корреспонденты могли бы справиться гораздо лучше меня.