Небо моей молодости
Шрифт:
Минаев испытующе смотрит на молодого летчика. Это совсем еще мальчик, тонкий, с угловатыми плечами.
– Понял, камарада?
– Да, понял.
Но уверенности в том, что летчик глубоко осознал свою ошибку, еще нет: темперамент не просто и не сразу находит свое верное русло.
А на земле испанцы радуют нас своей дисциплинированностью. Наутро после назначения Минаева командиром эскадрильи мы вошли гурьбой в столовую. Ни один испанец не сел за стол, пока стоял командир.
Испанцы любят запивать обед одним-двумя бокалами вина. Но Саша не налил себе вина. И никто не
– Подожди. Не больше остальных проголодался. Видишь, командир стоит.
Со своей стороны мы также всячески поднимаем авторитет своего командира. Он остается для нас нашим товарищем, Сашей Минаевым, но сесть прежде него в машину, вступить с ним в пререкания и тем более не выполнить его приказания, которые он отдает просто: "Боря, сделай то-то" или "Панас, сходи на стоянку...", мы считаем невозможным.
Навсегда запомнились мне мои первые вылеты в небе Испании.
Кастилия... Бурые горбы холмов, выжженные долины. Зелень приморья осталась далеко позади. Лишь возле речек иногда сверкнет серебро тополей - и снова сожженная солнцем, словно побывавшая в гигантской гончарной печи, красновато-бурая, невеселая земля...
Жарко, душно, даже на высоте около двух тысяч метров.
Командир эскадрильи несколько раз качнул свой самолет с крыла на крыло. Это условный сигнал "Внимание!". На горизонте за белесой дымкой проступили очертания Мадрида. Он распростерся у самого подножия хребта Съерра-Гвадаррама. Задерживает внимание приземистая, с ровной, точно обрезанной вершиной Столовая гора. Высота ее более тысячи метров. Как единственный страж, она возвышается перед грядой Сьерра-Гвадаррама. Плато настолько ровное, что, пожалуй, на высоте более тысячи метров можно приземлиться и снова взлететь..
Но сейчас не до праздных размышлений. Уже различимы зигзаги улиц, темные скалы зданий, серые пятна развалин. Панорама города отвлекает внимание трудно следить за машиной командира, держать строй. В западной части Мадрида гигантским удавом лежат на бульварах. на пестрой чересполосице улиц и переулков клубы дыма. Дым густой, черный. Фронт...
Вновь командир требовательно покачивает крыльями: "Внимание!" Подтягиваемся. Командир меняет курс. Показав нам город, он со снижением направляется к аэродрому Барахас. Все быстрее и быстрее мелькают под крыльями невысокие домики предместий. Издали замечаем летное поле - без цементных полос. С востока к аэродрому подступают поросшие кустарником холмы, между ними светлой ниточкой вьется речка Ларама. Четкими прямоугольниками вытянулись вдоль летного поля широкие плоские ангары.
...Едва успеваю прорулить несколько метров, как на крыло ко мне легко, по-кошачьи, вспрыгивает испанец в замасленном комбинезоне. Воздушная струя от винта отчаянно треплет его волосы. Задыхаясь, он что-то кричит, показывая рукой вправо, - там стоянка. Разворачиваюсь и рулю к ней. Испанец стоит на крыле, держась за борт кабины. Щуплый, худенький, почти юноша, но глаза взрослые, печальные.
Застенчиво улыбаясь, он протягивает мне руку, помогая вылезти из кабины.
– Хуан, - говорит он, показывая на себя пальцем. Я называю свое имя.
– О! Борес!
– с довольным видом повторяет он, словно ожидал услышать это имя, и замолкает.
Еще на пароходе мы привыкли к тому, что испанцы забрасывали нас вопросами и, не давая ответить, сами начинали говорить. Сейчас передо мной стоял неожиданно тихий человек.
– Вы механик?
– мягко спросил я его.
– Да!
– обрадовался он вопросу.
– Механик вашего самолета. Мы решили встретить вас на старте и оттуда проводить на стоянку. Вот я и прыгнул к вам на крыло.
И снова потупился, глядя под ноги и незаметно, словно про себя, улыбаясь. Уже потом я узнал, что именно Хуан предложил своим товарищам механикам организовать встречу русских летчиков в центре аэродрома.
– Хорошо, камарада Хуан! Спасибо.
– Слабенький паренек. Грудь впалая, - говорит мне Панас, когда мы отходим в сторону покурить.
– А нагрузка, говорят, здесь большая. Если нам мало спать придется, то механикам еще меньше.
– По-моему, выдержит!
Я еще не знаю, почему так говорю. Но Хуан с первого взгляда понравился мне.
– Авиадор русо!
– кричит кто-то.
Оборачиваемся. Прыгая через баллоны со сжатым воздухом, смешно выбрасывая вперед длинные ноги, бежит к нам долговязый испанец в расстегнутом костюме. Еще издали кричит неизменное: "Salud!" - и, подбежав, сразу же протягивает руку.
– Маноло!
– сообщает он с некоторой гордостью.
– Штаб откомандировал меня в ваше распоряжение. Я ваш шофер.
И широко улыбается: мол, прошу любить и жаловать! Внезапно он застывает на месте. С большой высоты доносится гул моторов. Панас первый замечает над аэродромом двенадцать бомбардировщиков.
– Чьи это самолеты?
– спрашивает он, обращаясь к Маноло.
Маноло беспокойно пожимает плечами и смотрит уже не на нас, а почему-то на высокий забор из колючей проволоки, огораживающий аэродром.
– Сейчас узнаем...-И в этот момент раздается свист падающих бомб. Ложись!
Страшный грохот сотрясает все вокруг. Инстинктивно вдавливаюсь в сухую каменистую почву, хотя ясно, что это бесполезно. Сухим горячим градом бьют по спине комья земли. И внезапно становится тихо. Поднимаю голову. На меня тревожно смотрит Панас. Ресницы у него поседели от пыли. Он виновато усмехается:
– Вот чертовщина какая...
Приподнимаемся и видим Сашу Минаева. Он идет прямо на нас, чистый, в несмятом костюме.
– Живы?
– Как видишь, - отвечает Панас, протирая глаза.
– А вы видели, как поспешно и неприцельно они бомбили?
– деловитым тоном спрашивает командир.
– Кто это нас угостил?
– в свою очередь спрашиваю я у Минаева.
– Видимо, немцы, - отвечает Саша.
– Бомбардировщики типа "Хейнкель-111".
Мы идем к стоянке самолетов. Выясняется, что никто не пострадал от бомбежки. Лишь несколько машин слегка поцарапано осколками.
– Ну, вот и боевое крещение!
– говорит Панас.