Небо остается синим
Шрифт:
Взгляд Марты скользнул по фотографии, висящей на стене.
— Сейчас, после поездки к брату, я по-другому смотрю на всё, — взволнованно продолжала она. И вдруг спросила: — Но, может быть, вам это неинтересно?
Помолчав, она продолжала:
— Я никогда ни с кем об этом не говорила. Понимаете, ни с кем! Даже с Петром… Я понимаю, что была неправа. Но я не могла избавиться от обидного чувства, что мой муж женился на мне из жалости. И вместе с тем я чувствовала, что Петро любит меня. А я… Микола был для меня мечтой. А Петро — это действительность, будни. Все так запутано…
Она помолчала, переждав, пока погаснет
— Все эти годы я встречала тот же боязливый, робкий взгляд. Ни одного резкого слова, ни одного упрека… С каким терпением относился он к моему брату, не говоря уже о сыне, который сейчас служит в армии. Недавно — вы помните — он сам настоял, чтобы я поехала к брату. Если бы вы знали, каким пьяницей и бездельником был мой брат. Настоящий трутень! Даже я гнала его вон, когда он приходил клянчить деньги на выпивку. А у Петра всегда находились для него добрые слова. И теперь, когда я была у брата, он не раз повторял: «Если бы не твой Петро…» Сейчас брат работает на авиационном заводе. Бросил пить. Все его уважают. И вот когда я ехала обратно, на меня вдруг нахлынули мысли, словно они давно подстерегали меня и лишь ожидали удобного случая… Я перебрала всю свою жизнь и решила: приеду домой и все расскажу Петру. Но, как видите, не сделала этого. Почему?!
Марта оттолкнула от себя шитье, так больной отталкивает пищу. Взгляд ее был устремлен куда-то вдаль, словно она пыталась разглядеть что-то в будущем. За окном белели горы. Казалось, кто-то невидимый окутал каждую ветку прозрачной белой тканью.
Я сидел не двигаясь, боясь спугнуть новое чувство, переполнившее мою душу. Не это ли чувство побудило Марту рассказать мне о своей жизни?
Марта замолчала, поднялась и начала собирать в узелок ужин. Это меня удивило: я знал, она никогда не ходила к мужу на работу. «Значит, все-таки…» — подумал я про себя.
Часы громко и как-то угнетающе тикали. Жалобно пищало и шипело в печи сырое полено.
Уже направившись к двери, Марта вдруг возвратилась и подошла ко мне — так близко, что я слышал биение ее сердца.
— Скажите, — нерешительно проговорила она, — правда, что моя жизнь была сплошной ошибкой? Ведь и в буднях необходим героизм? Как вы думаете?
Она ушла, не дожидаясь ответа. Очевидно, спрашивала не меня, а себя.
Я подошел к окну. В наступающих сумерках я с трудом различал ее фигуру. Марта медленно шла по заметенной снегом тропинке. Вот она убыстрила шаг и наконец побежала. Вскоре ее фигура растаяла в снежной мгле.
Я был взволнован. Даже не помню, что я делал. Оделся, пошел в село, с кем-то о чем-то говорил. Домой вернулся поздно и сразу заметил: вешалка пуста, Марты нет дома. Это меня обеспокоило.
Бесконечно тянулось время. Наконец я не выдержал и пошел к железнодорожной будке.
Горы застыли безмолвные, хмурые, словно в предчувствии надвигающейся беды. Мягкий голубоватый свет заливал все, и это голубое молчание вызывало мысль о бесконечности и бессмертье.
Вот наконец и железнодорожная будка. Здесь Петро Варга встречает и провожает свои поезда. И, открывая дверь, я подумал о том, что эта будка, затерянная в снегах, не так уж безвестна — рука Петра ежедневно прощупывает одну из важнейших железнодорожных артерий страны.
Я вошел в будку. Первое, что я увидел, был брошенный на пол железнодорожный фонарь. Маленький огонек боязливо мигал и чадил. Бледный, прыгающий свет освещал Марту. Она склонилась над Петром, лежащим на скамье, ее растрепанные волосы почти скрывали его лицо, и я видел только безжизненно повисшие руки. Она что-то шептала ему или о чем-то спрашивала? Что здесь произошло? Ноги мои онемели. Внутри все задрожало.
— Петро! Слышишь меня, Петро? Прости! — расслышал я наконец слова Марты, голос ее срывался. И вдруг крошечную каморку заполнил отчаянный вопль.
Петро не двигался. Он был мертв. Но что же случилось?
Марта казалась страшна в своем отчаянии.
Я не помню, о чем я ее расспрашивал, помню только, как в тишине, словно опадающие листья, шелестели еле слышно слова:
— На дворе… в снегу порвались провода… Он умирал… Электрический ток, а может быть, сердце… Я внесла его… Он уже не дышал… Если бы врач… Я не могла его оставить…
Тусклый язычок пламени продолжал боязливо мигать.
— Пуговицу… Пуговицу я ему так и не пришила! Целый день… бедный… мерз…
И вдруг, точно ее полоснули по сердцу чем-то острым, вскрикнула:
— О-о-о! Это я, я во всем виновата!
— Вы с ума сошли, Марта! — крикнул я.
Или только хотел крикнуть?
— Уже поздно? — она рванулась ко мне, словно впервые заметив мое присутствие… — Уже всегда будет… так? Нет! Этого не может быть! — Она умолкла, но тишина была страшнее воплей.
Где-то совсем близко, разрывая напряженную тишину комнаты, раздался паровозный гудок. Приближался поезд.
Несколько секунд Марта сидела без движения. Поезд стучал все ближе, ближе, тоненько дребезжали оконные стекла. И тогда Марта, последний раз взглянув на Петра, схватила фонарь и выбежала из сторожки.
Комната погрузилась во тьму. Я стоял возле Петра, не в силах двинуться с места.
«Ты называешь себя разведчиком и знатоком человеческих душ. Ты жил среди этих людей. Что ты сделал, чтобы помочь им? А им нужен был совет. Они заплутались в сложном лабиринте жизни. Ты даже не поговорил с Петром, потому что в этот момент упала ничтожная страничка твоей рукописи…»
Эта мысль жгла мозг, не давала дышать.
Всю ночь с грохотом проносились поезда. И машинисты с удивлением провожали взглядом незнакомую женщину, безмолвно стоявшую на морозе с фонарем в руке.
Двадцать лет спустя
Прибыл пригородный поезд. Словно нескончаемые ленты из шляпы фокусника, из вагонов потянулись пассажиры. Перрон вмиг заполнился людьми. Многие направились в ближайшую кофейню, и зал, несколько минут тому назад пустовавший, вдруг оказался переполненным. Молодцеватые офицеры, коммивояжеры, путешественники с шумом занимали столики. Всем хотелось отдохнуть после долгой утомительной тряски.
В углу, возле окна, два места остались незанятыми. К ним-то и пробирался светловолосый косматый юноша и тащил за руку такую же юную, как он сам, спутницу. С кошачьей ловкостью скользили они между столиками и наконец, победоносно смеясь, опустились на стулья, по милости судьбы оставшиеся свободными. Они даже не заметили, что с ними за одним столиком сидит женщина средних лет. Впрочем, девушка скользнула по ней взглядом, но, увидев ее безразличное, увядшее лицо, вздрогнула и придвинулась ближе к своему возлюбленному.