Небо остается синим
Шрифт:
Они с аппетитом уплетали сосиски, то и дело прерывая еду взрывами беспричинного смеха.
Был конец лета. Раскаленный за день воздух лениво вливался в окно. Быстро темнело.
— Ой, не могу! — вдруг положив вилку, звонко рассмеялась девушка.
— Что с тобой, Эдит? — удивился молодой человек.
— Как вспомню, Дюри, ту столетнюю старуху, что гналась за нами с дубинкой, не могу удержаться от смеха!
— А что я мог поделать, если моей барышне хотелось отведать слив именно из ее сада?
— Можно подумать, что я просила тебя сорвать их! Я только посмотрела, какие крупные, спелые сливы!
— А все же она
— Ну, этого она не говорила, — засмеялась Эдит. — Это ты выдумал…
— А разве плохая?
Их слова напоминали солнечных зайчиков — игривые, безмятежные, задорные…
— Зачем ты меня чуть не утопил сегодня? Не позови я на помощь девчонок, — говорила Эдит с нарочитой серьезностью, — еще неизвестно, чем бы все это кончилось. Я ведь плавать не умею.
— Бедняжка…
Эдит до сих пор ощущала прикосновение его сильных, уверенных рук, подхвативших ее в воде. На губах еще хранился вкус полуденного купанья, речной воды, горячего солнца. А потом пошел дождь. Грузные капли тяжело шлепались о речную гладь, вздымая веселые брызги. Но это не испугало купающихся. Эдит даже испытывала нежность к этим озорным каплям…
Окончив ужинать, они поднялись, так и не заметив, что третье место за их столиком давно опустело. В зале гудел и суетился народ. Эдит и Дюри ловко пробрались между столиками и вышли на улицу. Привокзальная площадь была пуста. Сквозь густую листву каштанов падал на землю яркий свет уличных фонарей. Шипя и отфыркиваясь, маневрировал паровоз. В небе сияли нетронутые, чистые звезды.
Они шли рядом молчаливые, взволнованные, счастливые, слушая безмятежную тишину летнего вечера.
— Мы ведь не обманем ту, столетнюю бабусю, с которой сегодня встретились в саду?.. — вдруг робко спросил Дюри и остановился, ожидая ответа.
Эдит ничего не сказала, только крепче сжала его руку.
— А что скажут твои родители?
— Отец без слов угадывает все мои желания, — уверенно ответила Эдит.
Как трудно было расставаться! Еще один взгляд, еще одно пожатие руки, еще один поцелуй…
Эдит уже переступила порог дома, а глаза, сердце еще хранили теплоту прикосновений родной руки, его нежность, его любовь. Больше они никогда не расстанутся. И вдруг твердые как железо слова отца:
— Не будет этого. Выбрось из головы! Не хватало, чтобы моя дочь вышла замуж за христианина, да к тому же еще голодранца!
Сначала она ничего не поняла. Массивный чеканный семисвечник, стоявший на отцовском американском бюро, двинулся на нее, поплыл. Она с трудом удержалась на ногах. Дышал из угла леденящим холодом новый несгораемый шкаф! Как объяснить отцу? Да, объяснить самую простую на свете вещь — ее любовь к Дюри? За что она любит его? Дюри есть Дюри. Этим все сказано. Он родился в христианской семье, и его крестили в церкви. Разве они виноваты в этом?
Эдит молчала. Шли минуты. И каждая минута молчания словно размывала пропасть между отцом и дочерью.
— Этот дом построен моим дедом. Наша религия — это та сила, которой мы обязаны всем: жизнью, богатством, покоем… — голос отца доносился из соседней комнаты.
Когда он вышел из кабинета? Он, видно, пытался втолковать что-то матери.
— На кого работает мой свечной завод? На моих единоверцев. Даже самый нищий еврей обязан купить к субботе свечи… И я должен все это предать, забыть только потому, что на пути моей дочери встал этот… Или мало женихов найдется для нее? При моих-то деньгах! Блондины, брюнеты, любой масти подберем! И чтобы больше ни слова об этом. Точка.
На другой день Эдит не выпустили из дома. Даже запретили спускаться во двор. Впрочем, первый день в неволе прошел незаметно. Она верила, что Дюри придет к ней. Но они встретились только во сне. Он вел ее за руку по свечным городам, мимо домов, построенных из свечей.
И на другой день то же самое. Они бродят с Дюри по полю, красному от огромных, распустившихся маков. (И снова это только сон!) Поднимается сильная буря, и Дюри исчезает. Эдит, задыхаясь, бежит по полю, ищет его и зовет: «Дюри! Дюри!»
Утро. С веретена времени смотан еще один день. А этой ночью ей приснилось, будто перед ней выросло множество несгораемых шкафов, и все они, оскалившись, глядели на нее и твердили: «Попробуй убеги, если можешь!»
Четвертый день взаперти. Две тетки зорко следят за каждым ее шагом.
Пятый день. Могла ли она поверить, что найдется такая сила, которая разлучит ее с Дюри? На дворе льет дождь, монотонный, тоскливый, безнадежный.
А вечером на шестой день отец внезапно уехал.
Чуть свет вскочила Эдит с постели, набросила платье и выбежала из дома. Ее никто не удерживал.
Под проливным дождем мчалась она по городу. За ворот заливала вода, туфли тонули в глубоких лужах. Навстречу ей неслись блестящие крыши домов, плачущие окна, облетевшие мокрые деревья…
Затаив дыхание, Эдит постучала в дверь. Ей отворила маленькая худенькая женщина, повязанная черным платком. Глаза ее блестели от слез.
— Дюри получил внеочередную повестку. Видно, помешал кому-то. Его призвали в армию.
А потом началась война.
Вечерело. Как и двадцать лет назад, прибыл пригородный поезд. Из вагонов повалил народ. Немолодая женщина с поблекшим, грустным лицом в нерешительности задержалась у выхода на привокзальную площадь. Вот и кафе… Она прошла было мимо, но потом передумала и вошла в кафе. Все столики заняты. В переполненном зале, как говорится, негде яблоку упасть. Студенты, колхозники, агрономы, туристы. Подождав, пока освободится место, женщина села за столик и заказала стакан кофе и рогалик. В последние годы это стало ее излюбленным ужином. Она медленно помешивала сахар. Вдруг рука ее остановилась. Когда-то здесь (уж не за этим ли столиком?) кто-то так же задумчиво помешивал ложечкой кофе. Какой жалкой казалась ей тогда та женщина. А теперь… Она робко взглянула в большое зеркало и первый раз подумала, что одежда ее старомодна и, пожалуй, даже смешна. Что ж, это легко исправить…
Да, одежду можно сшить новую. Словно чья-то рука стиснула ей горло. Ну да это не впервые. Пройдет. Не нужно было заходить сюда. Что это, сон? Девушка с черными волосами, нежная, розовокожая, а рядом с ней русый, загорелый парень. Как хохочут! Без всякого повода, совсем как они, двадцать лет назад.
Какой горький кофе! Она отодвинула чашку и поспешно вышла. Но вспомнив, что не расплатилась, смущенно вернулась в зал.
А молодые всё смеялись. Не над ней ли?
Солнце село, но набухшие почки еще хранили его тепло. Цветущие кусты дождя твердили о весне.