Небо остается синим
Шрифт:
Исполненный негодования взгляд Мондокнэ не дает ей покоя.
Сочится скудный, бледный электрический свет. Безмолвные стены внимательно следят за каждым ее движением.
А в ординаторской все залито ярким сиянием. Мерцает сталь инструментов, поблескивают стеклянные шкафы, слепит белизна халатов.
Мондокнэ получила результаты первых лабораторных исследований. Ева заполняет историю болезни. Вдруг перо, словно споткнувшись, застывает в ее руке.
Мондокнэ взглянула на листок. Перо замерло возле незаполненной графы — «лечащий врач».
— Можешь писать мою
В памяти всплывают воспоминания, они больно ранят сердце. Магда встряхивает головой: «Прочь! Прочь!» Но боль медленная, жгучая не оставляет ее. Никогда не сможет она искупить свою вину перед отцом! Но сейчас не время бередить старые раны. Спокойно! Спокойно! — останавливает она себя, словно ездок поднявшуюся на дыбы лошадь, и говорит неожиданно громко:
— Сегодня ночью мы должны поставить диагноз!
Ева вопросительно взглядывает на нее.
Это рискованно. Еще не было случая — по крайней мере, она такого не помнит, — чтобы подобный диагноз можно было поставить раньше, чем через сорок восемь часов.
— Что ты на меня уставилась? — раздраженно спрашивает Магда. — Потеряно два дня! Значит, медлить нельзя! — Впрочем, последние слова больше предназначались ей самой, чем Еве.
«Сегодня пятый день болезни, — лихорадочно думает она. — Завтра во что бы то ни стало надо начать лечение, иначе могут быть самые тяжелые последствия. Каждая форма менингита требует особого лечения. Неправильный диагноз может погубить девочку…»
Мондокнэ берет пункцию спинного мозга. Как терпеливо переносит ребенок эту мучительную операцию!
Магда со стеклышком в руках почти бегом направляется в лабораторию. Надо беречь время. Ей кажется, что проходит целая вечность.
А мысли бегут, бегут. Все анализы не успеют проделать сегодня, придется довериться врачебному инстинкту. Имеет ли она на это право? Тем более, что речь идет о ребенке этой женщины? Главврач уже сказал ей однажды: «Хватит с нас ваших рискованных экспериментов!»
В ожидании результатов анализа Магда сидит в лаборатории на каком-то ящике.
Сегодня она могла бы провести новогодний вечер дома, в кругу семьи. Последние годы почему-то каждый раз получается так, что она не может по-настоящему встретить свой любимый праздник. Молодость промелькнула незаметно. То какая-нибудь неприятность, то болезнь ребенка. Конечно, она не искала легкого пути, но все-таки… Вот хотя бы сегодня… Свободно можно было сдать ребенка на руки дежурному врачу.
Взгляд ее снова падает на приборы. Столбик медленно поднимается. Восемнадцать… двадцать три. Кажется, остановился. Нет, снова ползет вверх.
Мысли сегодня не дают ей покоя.
Что скажет эта женщина, если с ребенком случится беда?
Двадцать семь… Это еще терпимо. Только бы скорее!
На лбу выступают капли пота. Лицо горит словно в огне. Идет борьба за жизнь ребенка. И еще за что-то, что легло безмолвной тенью между коридором и ординаторской, но о чем вслух не говорят ни слова.
Ночная тишина, мягкая, как пуховое одеяло, заполняет коридор.
Полночь. Борошнэ нервно теребит золотой крестик. Одну за другой перебирает в памяти новогодние ночи. Ничего не скажешь, они всегда проходили отлично. Праздничный стол, до отказа заставленный снедью, новое вечернее платье, звон сверкающих бокалов… И танцы до изнеможения… Но почему-то именно сейчас она понимает всю пустоту этих ночей. В них прошла ее молодость. А что осталось? Жалкие крохи, как от новогоднего торта. Что она может сделать сейчас для своего ребенка? А вот дочь старого Кочани…
— О-о-о! Что будет с моей девочкой! — стонет Борошнэ, холодея от ужаса.
Впервые пришлось взглянуть жизни прямо в глаза. До сих пор жизнь или щадила ее, или не подозревала о ее существовании. Правда, Борошнэ не любила копаться в своих переживаниях. Давно ее перестало что-либо восхищать или по-настоящему волновать. Когда все дежурили возле кровати умирающего отца, муж отослал ее спать. И она проспала до утра.
А сейчас пришла беда. И даже мужа нет рядом. Наверное, у него что-то неладно на работе, иначе не пришлось бы срочно уехать куда-то под Новый год.
Опять этот взгляд. Глаза дочери старого Кочани. Когда она так взглянула на нее? В затвердевшую кору совести стучится воспоминание. За ним — другое…
…Это было при чехах. Однажды к ней зашел Хинек, молодой человек, офицер, Они уговорились пойти на каток. Перебрасываясь шутками, вышли во двор. Вдруг вдогонку им послышался голос матери:
— Дочка, ты почему так легко одета? Надень-ка синюю шерстяную кофту!
— Синюю кофту? — фыркнула она. В этот момент взгляд ее случайно упал на Магду, дочь старого Кочани, которая вытаскивала из колодца ведро воды. — Может быть, ты хочешь, чтобы я вот так вырядилась, — она ткнула пальцем в сторону Магды и громко расхохоталась, покосившись на Хинека: произвела ли ее шутка на него впечатление?
Мать взглянула на нее укоризненно. Недавно на складе, принадлежавшем отцу Борошнэ, возник пожар и огонь перекинулся в квартиру Кочани. Сгорел весь нехитрый домашний скарб. Конечно, дочке не надо знать о том, что пожар возник не случайно и владельцу склада выплатили крупную страховую сумму.
А Магда с двумя ведрами воды уже бежала мимо них к воротам. Лицо ее пылало, глаза широко раскрыты. Вот-вот брызнут слезы.
Наверное, она услышала ее слова!
Никогда потом Борошнэ не вспоминала об этом случае. Вскоре после этого к ним зашла соседка и с возмущением сказала:
— Вот она, нынешняя молодежь! Эта бесстыдница Магда наотрез отказалась ходить по воду! Вот барыня! Вынужден был пойти ее отец. Ну, старик поскользнулся и…
Дальше она не дослушала и вышла из комнаты. Что ей было тогда до семьи какого-то Кочани!
— Боже мой! — вслух ужаснулась она. — А ведь это из-за меня с отцом Кочани случилось тогда несчастье!
А потом? Потом все переменилось. Советская власть пришла.
Дочь старого Кочани вселили к ним в квартиру, отобрав одну комнату. С этих пор Борошнэ стала ее непримиримым врагом. А Магда смотрела на нее как на пустое место. Это больше всего злило Борошнэ.