Небо остается синим
Шрифт:
Встать бы под колонку и открыть воду! Он уже ощутил на спине леденящую струю, и сразу, как утренняя дымка над лесом, растаяла усталость.
Он решительно зашагал вперед. Так решительно, точно весь мир был к его услугам. А на нем всего-навсего потертый костюм, из которого он давно вырос, да в кармане номер только что отпечатанной газеты. Он еще пахнет свежей типографской краской.
Черные оттиски слегка наплывают на красные, но зато газета готова за одну ночь!
Он прибавляет шагу, словно надеясь наверстать опоздание. Он опаздывает на целых полсуток. И это немного омрачает радость.
Вчера
Что скажет Или, ведь он не пришел на свидание! А он был уверен, что именно вчера они бы сказали друг другу что-то очень важное, решающее. Что именно? Сейчас это трудно угадать. Ночью, в суматошной спешке труда, все казалось таким простым и понятным. Но миновала ночь, и беспощадный утренний свет разогнал мечты.
Чтобы добраться к Или, надо обойти весь город. Немцы взорвали мост. Город пострадал от бомбежки, но больше всего досталось тому району, где жила Или. Вблизи находился аэродром. Соседка Видорка вздыхала:
— Общипали нас, словно курицу.
Кое-где на окнах алеют полотнища наскоро сделанных флагов. Большое красное знамя закрывает фасад полуразрушенного здания, прячет зияющие раны.
Он идет по шпалам. Так быстрее.
Рельсы убегают в бесконечность. В глазах рябит от чередующихся шпал.
Так на уроках рисования они изображали перспективу. И мысли его тогда, на уроках, убегали вдаль. Он думал, что там, где небо сходится с землей, кончается мир. Поезд дойдет до горизонта и возвращается обратно. Как обрадовался он, узнав, что можно ехать дальше, дальше, дальше.
Вчера он только собрался идти к Или, прибежал Габи, известный балагур:
— Немедленно в типографию!
Когда они пришли, обсуждался экстренный выпуск газеты. Даже Горват заговорил. А он за год и десяти слов не вымолвит. Этот Горват никак не мог взять в толк, что отныне у них будет советская власть. Все рабочие объясняли ему. А начальник цеха Сюч сказал с досадой:
— Горват без разрешения шефа в отхожее место сходить не решится, а вы хотите, чтобы он сразу признал новую власть!
Советскую власть каждый представлял себе по-своему, но для всех она являлась воплощением самых заветных помыслов. Даже для старенького сторожа, брюзги Адама.
Спешно набирали газету. Литеры так и мелькали под руками, выстраиваясь в строчки, укладываясь в длинные гранки. За ночь предстояло набрать две газеты. А типография маленькая, старенькая, не оборудование — рухлядь! Ему, Лаци Кадашу, пришлось набирать то венгерский, то украинский тексты. На учете была каждая минута. Секретарь редакции Хома оседлал своего любимого конька:
— Запятая — это, брат, дело не шуточное, — в который раз поучал он наборщиков, — из-за нее чуть было не полетела голова с плеч королевы, — И он повторял: — «Казнить нельзя, помиловать». Ну-ка, переставь запятую.
В этот момент у Лаци Кадаша случилась неприятность. Он все ломал голову над тем, как сообщить Или, что опоздает на свидание. Может, попросить этого балагура Габи? Его часто посылали в город. Не хотелось доверять Габи сердечную тайну, а все же Лаци попросил его зайти к девушке и с нетерпением ждал его возвращения. Но Габи, вернувшись, сделал вид, что ужасно занят. Важничает! Вот он взял набор и собрался куда-то нести. Лаци потянул Габи за рукав, и набор посыпался на пол.
Лаци бросился к рассыпавшимся литерам, нагнулся и стал быстро восстанавливать гранку, пока никто не заметил. Он прекрасно знал, что начальник цеха Сюч ни в коем случае не доверит ему этого дела. В горячке работы он не видел, что начальник цеха молча стоит у него за спиной. Сюч не раз называл его сосунком, мальчишкой. Лаци никак не мог добиться его расположения. А на этот раз Сюч постоял-постоял и отошел, не сказав ни слова.
Случилось невероятное. Литеры под руками Лаци быстро и послушно вставали на свои места. Но когда он, весь потный, попробовал подняться, ему показалось, что ноги налиты свинцом.
Странный человек этот Сюч. Бывает, поглядит на тебя — мурашки побегут по спине. А если поможет, никогда не поймешь, со злости или подобру. Зато у него всегда что-то припрятано. Вот и сегодня, хватились, что нет большого шрифта для заголовка, — он вдруг щелкнул пальцами и принес шрифт, к которому всю войну никто не притрагивался. Даже шеф позабыл о нем.
Заголовок был набран. Сделали оттиск. Получилось неплохо: «Закарпатье на вечные времена с Советской Украиной!»
Да, начальника цеха сегодня словно подменили. Дважды останавливался он возле Лаци и подолгу наблюдал за его работой. Взгляд у него был мягкий и ласковый.
— Знаешь ли ты, дурачок, что советская власть подарила тебе два года? — неожиданно спросил он и потрепал Лаци по щеке. А раньше изредка лишь по плечу хлопал и тут же объяснял дальше: — Теперь Лаци только год будет числиться учеником, а потом сразу наборщиком станет.
…Шпалы ведут всё вперед и вперед. И вслед за ними бегут, торопятся мысли. Картины минувшей ночи одна за другой всплывают в памяти.
Уже перевалило за полночь, когда Хома вдруг заявил торжественно и громогласно:
— Понимаете ли вы, друзья, что мы с вами сегодня ночью творим историю?!
История? И сразу все заговорили: о войне, о бесчинствах фашистских захватчиков, о хортистских жандармах и румынских боярах. Люди ничего не забыли. Значит, все, что было пережито за эти годы, это и есть история? А наборщик Лемак стал рассказывать о событиях девятнадцатого года. Лемак и… история! Странно звучит. Но как он уверенно сказал:
— Теперь мы стали умнее! Не повторим прошлых ошибок…
В те далекие времена отца Лаци тоже таскали по тюрьмам.
…Лаци оглянулся. Задумавшись, он не заметил, как остановился возле тяжелой садовой решетки. Железные прутья больно врезались в лоб. Лаци смотрел, как старый садовник срезает большими ножницами чайные розы и белые гвоздики. Душистый ворох цветов. Он складывал их на шаткий дощатый столик, и они тут же под его ловкими руками превращались в нарядные букеты.