Небо остается синим
Шрифт:
Пети девять лет, но не впервые приходится ему носить тяжести. Вместо того чтобы учить уроки, он таскал чемоданы — с площади на вокзал, а с вокзала в город. Но никто не бранил его за невыученные уроки — ни в школе, ни дома.
Тяжеленный чемодан впивался в худенькое детское тело. От тяжести горело не только плечо, но Пети казалось, что чемодан своим непомерным грузом придавливает к раскаленной мостовой его босые ноги. Ступать было больно. Утешала лишь мысль, что теперь скоро он сможет подойти к котлу и выбрать себе самый большой початок с крупными, сочными, потрескавшимися зернами. А может, не один, а целых два? Может, даже три, это зависит от того, сколько ему
— Ну, разиня, чего остановился? — взвизгнула толстуха и со злобой ткнула мальчика зонтиком.
Грубый окрик вмиг вернул Пети к действительности. Он и сам не заметил, как остановился возле булочной. Его приворожил запах свежеиспеченных булочек и рогаликов. А толстуха не спускала глаз с маленького носильщика. Она старалась держаться чуть поодаль, чтобы не слышать запах бедности, который исходил от его одежды.
«Этот уличный щенок еще чего доброго сбежит с моим чемоданом…» — мысленно рассуждала она. Его физиономия ничего хорошего не предвещает. Но ее не так просто провести. Скорее она…
А Пети был погружен в свои мечты. Он предвкушал, как будет тратить заработанные деньги. «Да, еще пестрая погремушка! Как обрадуется сестренка, увидев такую игрушку!» И все же погремушку он решил не покупать. Была у нее розовая погремушка, а она не сберегла! А вот у Пети никогда не было ружья, если не считать картонного, которое вырезал ему отец. Ох, как давит плечо этот чемодан! Пожалуй, это самый невыносимый чемодан из всех, какие ему приходилось таскать. Пети знает: каков чемодан, таков и хозяин. У богачей чемоданы всегда тяжелые. Этот, верно, набит так, что туда иглу не засунешь. А попадаются легонькие — поднимешь, и звякнет бритвенный прибор или еще какая-нибудь мелочь. Чемодан легкий — хозяин щедрый.
— Пети! — Перед ним словно из земли вырос его одноклассник.
Пети замедлил шаг, чтобы договориться с товарищем, где будет сегодня происходить сражение в футбол, но тут же раздался визг толстухи:
— Ах ты мошенник этакой, думаешь, я не заметила, как ты переглянулся с этим щенком? — «Наверное, сговорились ограбить меня, — промелькнула в ее голове назойливая мысль. — Но, слава богу, на углу стоит полицейский». Увидав полицейского, она сразу почувствовала себя уверенней.
Наконец-то вокзал. Пассажиры расплачивались с маленькими носильщиками. Но попадались и такие, что заставляли ребят тащить багаж до самой кассы.
Железнодорожник объявлял поезда. Пети совсем выбился из сил. Хоть бы поскорее его отпустили! Перед глазами мелькали черные круги, над губой выступили терпкие капельки пота. Ноги дрожали, и он с трудом удерживался, чтобы не упасть. Пассажиры толкались, торопились, ругали маленького оборванца: «У, паршивец, не видишь, что ли!»
— Сюда, сюда, или ты слепой?! — орала толстуха.
Пети негодовал. Другие носильщики давно сложили свой груз. А он должен тащить этот отвратительный чемодан на перрон. Надо бы отказаться, но Пети почему-то боится эту женщину. Даже учитель не был так грозен, как эта надушенная тетка с зонтиком. А ведь учитель во время урока не выпускал из рук бамбуковой трости, яростно размахивая ею над головами учеников.
— Чоп — Прага посадка! — объявил железнодорожник.
Пети втащил чемодан в купе. Следуя пространным указаниям барыни, он уложил чемодан, и только тогда она раскрыла свою сумочку. Рылась долго и наконец вытащила скомканные бумажки.
Усталости как не бывало. Пети не бежал, он летел по тротуару. Ноги его больше не ощущали жара раскаленных камней. И капельки пота высохли. Словом, мир преобразился. Он купит кукурузу, булку, мороженое, погремушку! Но, конечно, первым делом кукурузу.
Он с достоинством протянул жирному торговцу одну из бумажек. Толстое, обрюзгшее лицо Берталана то и дело исчезало в душистых клубах пара. Торговец недоверчиво оглядел маленького покупателя. Он уже хотел было опустить деньги в кожаный мешок, как вдруг в глазах его вспыхнула злоба и сам он стал красный как рак.
— Убирайся отсюда, разбойник! Я тебя сейчас сдам полицейскому вместе с твоими деньгами! Или не знаешь, что эти деньги давным-давно заменили новыми.
В это время к котлу подошла женщина. Хорошо одетая, чистенькая, она вела за руку нарядного мальчика. Торговец протянул им два аппетитных початка. Женщина рассчитывалась, а мальчик уже поднес ко рту кукурузу. Откусил кусочек, но, видно, она пришлась ему не по вкусу, он, скривившись и отплевываясь, швырнул початок в реку.
И в этот же миг кто-то с силой сжал его локоть и рванул с таким ожесточением, что мальчик вскрикнул. Взбешенные недетские глаза впились в перепуганное лицо маленького барчонка. Женщина тоже закричала. Собрался народ, Пети выпустил руку барчука из своих цепких пальцев и ловко нырнул в толпу. Он мчался по немощеной набережной, поднимая босыми пятками клубы густой и горячей пыли.
И словно преследуя его, неслись выкрики торговца: — Вареная кукуруза! Свежая, горячая, сочная!
Сын виноградной горы
Имре просыпался. И едва только сон сменился явью, как во всем существе его зазвучала радость. Правда, он готов был поклясться, что это ощущение счастья не покидало его даже во сне. Имре раскрыл глаза и тут же снова зажмурился. В распахнутое окно, пробиваясь сквозь молодые листья каштана, вливались лучи майского солнца, яркие, упругие. Он почти физически ощущал напористую силу этой световой лавины. Солнце заполняло комнату, забиралось в шкафчик, вспыхивало искорками в старинных чашках. Даже потемневшая картина на облупившейся стене оживала под его лучами. Широколистые ветви заглядывали в оконце, ласково поглаживая подгнившие рамы. Вместе с солнцем в комнату приходили весенние запахи пробужденной земли.
«Вроде ничего и не изменилось за эти пять лет… — подумал Имре, — а все-таки…»
Он вернулся вчера. Темнело. Трижды дергал дверь, а она все не открывалась. Наконец-то! Мать сидела у плиты, спиной к двери. Услышав шаги, она как-то странно и неловко обернулась. А когда встала, его словно ножом полоснуло по сердцу: как постарела!
— Боже, если бы отец дожил до этого дня! — были ее первые слова.
В тот памятный день 1940 года жандармы забрали их обоих — отца и сына. Отец уронил по дороге носовой платок, нагнулся было, чтобы поднять, но ему не разрешили и к тому же грубо толкнули в спину. Не вынес отец всех мытарств. А он, Имре, как резиновый мяч: сдавят с одной стороны, выгнется с другой. Вот и выжил…
Приоткрыв дверь, в комнату неслышно вошла мать.
— Спи, сынок! — прошептала она, счастливая и заботливая. — Спи, еще рано!
Но Имре не лежалось. Казалось, кровать сама выбрасывала его.
А на пороге его уже поджидала миска с водой. И знакомая, бог знает какая старенькая мыльница.
Взглянув на выщербленную миску, Имре улыбнулся и окунул в нее обе руки, любуясь, как стекают с них прозрачные, словно хрусталь, капли. И в каждой капле отражалось весеннее утро, солнце, зеленые деревья и голубое небо. У воды был знакомый неуловимый привкус… Только здесь, дома, такая вода.