Небо после бури

Тахир Саба

И все же что-то в нем напоминает ее.

Это не взгляд – в сердце Лайи из Серры поселилась печаль, а этот мальчишка охвачен страхом. Душа Лайи закалена страданиями, а этот мальчик слаб, до сегодняшнего дня он не знал горя. Это ребенок Мореходов, ему лет двенадцать, не больше.

Но нечто, похороненное глубоко внутри его сознания, напоминает мне Лайю. Неведомая тьма, поселившаяся в нем. Я встречаю взгляд его черных глаз, он пытается загородиться от меня руками.

– Уб-бирайся! – пытается крикнуть мальчишка, но голос его срывается, а ногти впиваются в доски кровати.

Когда я приближаюсь, чтобы свернуть ему шею, он снова вскидывает руки, и загадочная сила отбрасывает меня назад.

В его могуществе бушует неукротимая ярость – она мне знакома, и это тревожит меня. Возможно, это магия джиннов, размышляю я, но в союзах джиннов со смертными, которые все же случались, никогда не рождались дети.

– Уходи, мерзкая тварь! – Приободренный моим отступлением, мальчишка что-то швыряет в меня. «Снаряд» причиняет мне не больше вреда, чем пригоршня розовых лепестков. Соль.

Мое любопытство угасает – порождение мира духов, которое живет в этом ребенке, больше не интересует меня, и я тянусь к рукояти косы, закрепленной у меня за спиной. Прежде чем мальчишка успевает что-либо понять, лезвие рассекает ему горло, а я поворачиваюсь, чтобы уйти: мысли мои уже заняты другим.

Внезапно мальчик начинает говорить, и я застываю, как вкопанный. Голос его звучит громко и весомо, словно речь джинна, изрекающего пророчество. Но ребенок путается в словах – жизненная сила покидает его.

– Семя, так долго дремавшее, проснулось, расцвело и принесло плод, который надежно спрятан в теле смертного. И в нем заключена твоя погибель, Возлюбленный, а с нею и разрушение… разрушение…

Джинн закончил бы пророчество, но передо мной всего лишь человек, и тело его – слишком хрупкий сосуд. Кровь хлещет из страшной раны на горле, мальчик заваливается на бок. Он мертв.

– Во имя неба, что ты такое? – шепчу я, обращаясь к тьме, говорившей со мной устами ребенка. Но она уже рассеялась как дым и забрала с собой ответ на мой вопрос.

2: Лайя

Сказительница прочно завладела вниманием посетителей постоялого двора «Укайя». На улицах Адисы завывает зимний ветер, дребезжат ставни, и Кочевница тоже дрожит всем телом. Она поет о женщине, которая сражается с мстительным джинном за жизнь своего возлюбленного. Даже те, кто влил в себя по несколько кружек эля, не сводят с нее глаз.

Из своего угла я наблюдаю за кеханни, размышляя о том, каково это: быть такой, как она. Предлагать свой дар рассказчицы незнакомым людям, вместо того, чтобы подозревать всех и каждого в намерении тебя убить.

Мысль об убийстве заставляет меня снова обвести зал пристальным взглядом и нащупать под плащом кинжал.

– Если натянешь капюшон еще ниже, – шепчет Муса из Адисы мне на ухо, – люди примут тебя за джинна.

Книжник небрежно развалился на стуле справа от меня. Дарин, мой брат, сидит напротив. Мы выбрали стол у запотевшего окна, и тепло от очага сюда не доходит.

Я не вытаскиваю оружие из ножен. Однако моя кожа зудит: чутье говорит мне, что за мной наблюдает враг. Однако взгляды всех присутствующих устремлены на кеханни.

– Перестань хвататься за нож, аапан.

Это слово из языка Мореходов означает «сестренка», и Муса произносит его с тем же раздражением, что иногда слышится в голосе Дарина. Пчеловод, – Мусу знают под этим именем – старше нас с братом, ему двадцать восемь. Возможно поэтому он с особым удовольствием раздает нам указания.

– Хозяйка – наш друг, – успокаивает меня он. – Никакой опасности нет. Расслабься. В любом случае, мы ничего не сможем предпринять, пока не вернется Кровавый Сорокопут.

Вокруг нас Мореходы, Книжники, и всего человек пять Кочевников. Но когда кеханни заканчивает свою историю, стекла дрожат от оглушительных аплодисментов. Шум застигает меня врасплох, и я снова вцепляюсь в кинжал.

Муса убирает мою руку с оружия.

– Ты вытащила Элиаса Витуриуса из Блэклифа, спалила тюрьму Кауф, приняла роды у супруги Императора Меченосцев в самый разгар битвы, ты встречалась лицом к лицу с Князем Тьмы уж не знаю сколько раз, – говорит он. – И ты подпрыгиваешь на месте от громкого звука? Я считал тебя бесстрашной, аапан.

– Оставь ее, Муса, – вмешивается Дарин. – Лучше быть нервным, чем мертвым. Кровавый Сорокопут согласилась бы со мной.

– Кровавый Сорокопут – Маска, – возражает Муса. – Подозрительность у них в крови. – Книжник выжидающе смотрит на дверь, и лицо его становится серьезным. – Она уже должна была вернуться.

Это так странно – волноваться за Сорокопута. Еще несколько месяцев назад я считала, что буду ненавидеть ее до самой смерти. Но потом карконские варвары во главе с волшебником Гримарром осадили Антиум, и Керис Витурия предала свой город. Тысячи Меченосцев и Книжников, включая меня, Сорокопута и ее новорожденного племянника, Императора, бежали в Дельфиниум. Сестра Сорокопута, Ливия, регент при малолетнем Императоре Закариасе, освободила всех рабов-Книжников.

И каким-то образом во время всех этих событий мы с Сорокопутом стали союзницами.

Хозяйка, молодая Книжница, ровесница Мусы, появляется на пороге кухни с подносом в руках. Она уверенно направляется к нам, и до меня доносится чертовски соблазнительный аромат тушеной тыквы и чесночных лепешек.

– Муса, дорогой. – Женщина расставляет на столе еду, и я внезапно понимаю, что умираю с голоду. – Вы не останетесь еще на ночь?

– Извини, Хайна. – Он бросает ей золотую марку, и она проворно ловит монету. – Это за ночлег.

– Хватит с лихвой. – Хайна прячет деньги в карман. – Никла снова подняла налоги для Книжников. На прошлой неделе хлебная лавка Найлы разорилась – нечем было платить.

– Мы лишились самого надежного союзника. – Муса говорит о старом короле Ирманде, который болеет уже много недель. – Дальше будет только хуже.

– Ты же был женат на принцессе, – напоминает Хайна. – Может, ты с ней поговоришь?

Книжник криво усмехается, глядя ей в лицо.

– Только если ты хочешь, чтобы налоги еще повысили.