Небо с овчинку
Шрифт:
Он вообще почти никогда не лаял. Впервые Антон услышал Боев лай только через несколько месяцев. Боя полюбили в доме, к нему привыкли соседи, поэтому, когда Федору Михайловичу пришлось уехать на несколько дней, он мог оставить Боя, не опасаясь, что тот будет голодным или невыгулянным. Увидев чемоданчик, Бой обезумел. Он вился вокруг хозяина, тыкался ему в руки, подпрыгивал, чтобы лизнуть, и умоляюще заглядывал в глаза.
— Ничего, брат, не поделаешь, — сказал Федор Михайлович. — Со мной нельзя. Я скоро вернусь. А гулять с тобой будет Антон.
Бой оглянулся на Антона, вильнул хвостом и снова с мольбой уставился на хозяина.
— Да не могу я тебя
Федор Михайлович присел перед ним, взял обеими руками его голову. Бой изловчился и мгновенно облизал ему все лицо.
— Ну ладно, ты никаких резонов знать не хочешь, — махнул рукой Федор Михайлович и ушел.
Бой стал у входной двери, наклонил голову так, что большое лопухастое ухо отвисло, и прислушался к удаляющимся шагам. Потом он наклонил голову в другую сторону, отвисло второе ухо. Шаги затихли. Бой поднял голову и… бухнул. Это был не бас, а басище. Лестничная клетка отозвалась гулом. У Антона звенело в ушах, отдавалось под черепом. Испуганная тетя Сима выскочила из комнаты, вслед за ней вышли мама и папа. Все заговорили разом, пытались его успокоить, но Бой не обращал на них внимания и бухал, сотрясая дом. Буханье его становилось все выше, жалобнее и закончилось плачем. Он замолчал и снова прислушался. Хозяин не возвращался. Он лег в прихожей носом к двери в «крокодильей», как говорил Федор Михайлович, позе: положив морду на пол между широко раздвинутыми лапами. Так он лежал почти все время, не сводя глаз с двери. Когда наступала пора гулять, он покорно шел за Антоном, но гулял мало, неохотно и, подгоняемый надеждой, с удовольствием возвращался домой. Хозяина не было, и Бой снова ложился носом к двери. Он не хотел играть, ничего не ел, лишь изредка шел в кухню, лакал воду и снова возвращался в переднюю. Его не привлекали ни сахар, ни мясо, ни даже любимое лакомство — косточки. Так продолжалось три дня, пока не вернулся Федор Михайлович.
Тогда Бой залаял снова. Едва не сбивая хозяина с ног, он излизал ему лицо, потом поднял голову и забухал, но уже совершенно иначе — обиженно и укоризненно,
— Обиделся, старик? — Бой продолжал лаять. — Что поделаешь, жизнь не соткана из одних удовольствий…
Бой перестал лаять, но еще долго в глотке у него урчало и клокотало. Только когда Федор Михайлович сел в кухне к столу, Бой подошел к своей кастрюле и вылизал ее дочиста. Антон положил перед ним груду накопившихся костей. Кухню наполнил громкий треск и хруст.
— Такие кости, — сказала тетя Сима, — а он хрупает, как печенье. Я с ужасом думаю, что будет, если ему в пасть попадет, например, рука…
— Боюсь, будет нехорошо, — согласился Федор Михайлович. — Лично я, как говорится, в долю в таком случае не войду…
3
— Ты собираешься в Антарктиду, в Заполярье, на необитаемый остров? Впрочем, остров там, кажется, есть, но тебе на нем делать нечего… Стало быть, барахло — прочь. Из всего оборудования тебе нужны главным образом глаза и уши. Зубы тоже пригодятся. Что касается одежды, предписывается форма номер один: трусы. Днем и ночью. На всякий случай прихвати башмаки, куртку. Ну и штаны. Штаны, пожалуй, нужно. Для представительства и дипломатического протокола. Все! Остальное не понадобится или найдется на месте.
— А носовые платки?
— Дорогая Серафима Павловна, насморк — штука домашняя. В полевых условиях его не бывает, верьте моим сединам. Там не бывает также гриппа, бронхита и прочих городских радостей.
— Но спать он на чем-то должен?!
— Пуховых перин не обещаю, зато гарантирую неизмеримо лучшее: ворох свежего сена. Ну и отыщем какое-нибудь рядно. Что еще человеку нужно, если пузо у него набито, ноги гудят и сами складываются, как перочинный нож, а глаза слипаются без клея «БФ»?
Антон был совершенно согласен с Федором Михайловичем. Впрочем, что сейчас ни скажи Федор Михайлович, Антон принял бы с восторгом. В самом деле, зачем ему рюкзак, да еще чемодан, да еще сумка? Единственное, что его огорчило, — пришлось оставить компас.
— Если ты в лесу не научишься ориентироваться без компаса, заблудишься и с ним. И не воображай, что ты едешь в джунгли. Я ведь знаю, в голове у тебя сейчас каша и сапоги всмятку: пампасы и лампасы, саванны и гаваны… Так вот: мангровых зарослей там нет, охотников за черепами тоже, единственные лианы — повилика, а употребление любого огнестрельного оружия, включая лук и стрелы, запрещено. Ясно? Ты будешь жить совершенно нормальной человеческой жизнью, если только не захочешь ходить на четвереньках.
Кондукторша попалась добрая, не побоялась ни Боя, ни постановлений, и до окраины они доехали на задней площадке трамвайного прицепа. Здесь следовало ловить попутную машину. Машины шли одна за другой, но Федор Михайлович руки не поднимал.
— Нам открытая не годится. Мы пять-шесть часов на солнцепеке выдержим, а Бой нет. Вон какая шубища, да еще черная. В два счета схватит тепловой удар.
Только во второй половине дня неподалеку остановился грузовик с фанерной халабудой в кузове. Водитель был небрит и зол. Из-за пустяковой формальности он не получил груза и вдобавок целый день не ел. Он не стал ничего слушать, хлопнул дверцей кабины и ушел в закусочную.
— Человек — создание сложное, — сказал Федор Михайлович. — Довольно часто путь к его сердцу идет через желудок, — и тоже ушел в закусочную.
Минут через пятнадцать они вышли.
— Порядок, — сказал Федор Михайлович. Он забросил рюкзаки в кузов, откинул задний борт. — Давай! — сказал он Бою, прихлопнул ладонью по дну кузова. — Барьер!
Бой слегка пригнул голову, вскинулся и, как подброшенный катапультой, взлетел в кузов.
Угрюмое лицо водителя слегка прояснилось.
— Зверюга! — сказал он с уважением. — Из цирка?
— Точно, — ответил Федор Михайлович и подмигнул Антону.
— Чудак, — сказал водитель, поднимая задний борт, — надо было сразу сказать. Он волка осилит?…
Грузовик зарычал, затрясся и, отчаянно скрипя фанерной халабудой, выехал на шоссе. Окраина все быстрее побежала от них, умаляясь, полезла вверх — машина шла под уклон; потом деревья у моста заслонили ее, лес расступился, отодвинулся от дороги, по сторонам распластывались то зеленые, то уже желтеющие поля. Кузов встряхивало, раскачивало, из-под него стремительно вылетала серая лента дороги, сужалась в узенькую полоску, в нитку, а горизонт неторопливо сматывал, прятал и ее, и поля, и перелески.
Смотреть на дорогу, обгоняющие машины очень интересно, но от качки и толчков голова шла кругом, хотелось пить, сидеть было жестко и неудобно. Антон устал, слегка отупел, и даже областной центр, через который они проезжали, оставил его равнодушным.
За городом булыжная мостовая нырнула в лог к маленькому мосту. Машина остановилась.
— Все, — сказал водитель, откидывая борт, — мне налево, вам на асфальт прямо. Не цапнет? — спросил он, отступая в сторону, когда Бой спрыгнул и бросился к ближайшему кусту. — А медведя он подужает?