Шрифт:
Молодому узбекскому писателю Нурали Кабулу нет тридцати. Учась на историческом факультете Ферганского государственного педагогического института имени Улугбека, он работал чабаном, затем пионервожатым в школе, корреспондентом районной и областной газет. Его произведения посвящены жизни тружеников родного края.
Я жду не дождусь, когда у Буйнак опять появятся щенки. Бабушка говорит, у собак другой отсчет времени: у людей год, у них — два. Тогда мы с Буйнак одногодки. Мне скоро семь исполнится, а ей, значит, по собачьему счету, четырнадцать? Интересно. В один и тот же год родились. Но мы с ней все равно
Все наши сторожевые собаки — и Актай, и Коктай, и Сиртлан — дети Буйнак. Бывает, передерутся между собой, рычат, кусаются, шерсть клочьями летит, но стоит только появиться Буйнак — тотчас успокаиваются: мать. В такие моменты я ее особенно люблю. Она и в самом деле необыкновенная. Ласковая и строгая. И все понимает, только сказать не может.
Обхвачу я Буйнак за шею — и ну бороться! Она, конечно, сильнее меня, только никогда этого не покажет. Бывает, в этой веселой возне я оступлюсь, упаду, но никогда не ушибусь — Буйнак всегда снизу окажется, и я валюсь на нее, мягкую и теплую.
Мама в такие минуты ни за что не пройдет мимо. Стоит, оставив ведра или веник, долго смотрит на нас, защитив ладонью глаза от солнца.
— Ой, гляди, Нарбута, кто с собакой поведется — щенком станет! — крикнет, а у самой глаза >смеются.
Я про себя думаю: «Ну и что? Чем плохо щенком быть? Это только взрослые считают, что собакам худо живется. А на самом деле наоборот. Гоняй себе целыми днями по лугам, по горам… ничьих упреков не слушай…»
А с недавних пор к нашей компании еще Сиротка прибилась, ягненок. Ее мать, белую овцу, волк задрал в Джидалинской степи. Остался ягненок белый, бредет на тонких ножках, спотыкается, мать зовет. Одно слово — Сиротка. Вот мы и взяли ее к себе. Заботимся, молоком поим, только все равно ей чего-то не хватает. Бегает, бедняга, целыми днями, блеет, места себе не находит.
Когда отец дома, еще ничего. Он поймает овцу и держит, пока малышка досыта не насосется. А когда отца нет — прямо беда. Маме некогда, мне овцу не удержать. А овцам что, у них свои ягнята. Сиротку близко не подпускают, то боднуть норовят, то — лягнуть. И чего они такие вредные?
Я на днях привел Сиротку в загон, где держат овец с ягнятами. Покормить решил. Не помирать же ей с голоду, в самом деле!
Выбрал овцу посмирнее, бросился на нее и повис на шее. Остальные овцы шарахнулись в стороны, заблеяли, заметались, пыль клубами взбили, вот-вот загон в щепки разнесут!
Сиротка, хоть и мала, а своего не упустит: присосалась к вымени, бедняжка, за уши не оттащить. Овца вырывается, бьется, волочит меня по земле. А шерсть у нее в репьях, колется. Я все лицо себе исцарапал, пыли наглотался, сапог потерял. Но овцу не выпускаю: будь что будет, лишь бы Сиротка наелась.
Потом чувствую — руки занемели, а тут еще какая-то овца от испуга наткнулась на меня со всего разбегу, я упал, да головой о кормушку ударился. Овце-злодейке только того и надо: изловчилась, отпихнула Сиротку и как боднет!
Вот такие дела.
С тех пор еще сильнее Сиротка к нам привязалась. Куда мы с Буйнак, туда и она. И на Бургуттепе за нами карабкается, и в Тераклисай к Старому Тополю бежит. Было нас трое, стало четверо: Буйнак, я, Сиротка и Старый Тополь. Он стоит на холме над молодой тополиной рощицей, и нет вокруг дерева выше. Посмотришь издали — Старый Тополь похож на чабана с отарой овец. Мы любим посидеть в его тени, длинной и широкой, как дорога. А когда мы уходим, гордый Тополь шелестит нам вслед листьями, печально шелестит— прощается…
Каждый год к нам с дальних пастбищ приезжают чабаны — буйнакских щенков просить. Жалуются, что от волков отарам покоя нет. Мы с мамой неохотно со щенками расстаемся, не то что отец. Отец вообще Буйнак не любит, хоть сейчас готов со двора прогнать. И чего он на нее взъелся?.. Столько лет Буйнак с нами прожила, стольких сторожевых собак вырастила, а теперь ей у нас и места нет?
Маму послушать — когда-то в кишлаке собак совсем было мало. Тогда отец и принес домой черного щенка с белым пятном на шее. С тех пор Буйнак (Бе-лошейка) у нас и живет. Отары охраняет, щенят приносит. И каких щенят! Чабаны из-за них чуть не дерутся каждый год. Особенно из-за кобельков.
Отец тогда у старшего чабана Мамадазима пастухом работал. Уж не знаю, чего они там не поделили, из-за чего поссорились, только однажды ввалился к нам пьяный Мамадазим и давай на маму кричать:
— Житья от твоего партизана нет! Во все нос сует, копейки лишней заработать не даст!
После этого отец от него ушел, а на прощание сказал:
— Голову с тебя снять бы, Мамадазим! Да ладно, столько лет вместе работали. Но запомни: оплеуха за мной. Придет время, рассчитаемся!
Мамадазим и не пикнул тогда, знал, что у отца характер вспыльчивый, а рука тяжелая. Испугался. В тот вечер вернулся отец домой, увидел Буйнак и кричит маме:
— Чтобы глаза мои это мамадазимовское отродье больше не видели!
Мама тогда возразила:
— Собака-то чем виновата? И Нарбута к ней привязался. Прогоните — горевать будет мальчишка…
Так Буйнак и осталась у нас, хотя отец и ее, и щенят до сих пор недолюбливает. Нет-нет, да скажет в сердцах:
— Скотина в хозяина не пойдет — подохнет. Что Мамадазим, что его псы — одна порода. Рвачи.
…Отец как от Мамадазима ушел, сам решил взять отару. Директор совхоза ему и раньше не раз предлагал, но отец отказывался. А тут пришел просить. Директор поначалу заколебался, потом дал согласие, но с условием, что отец с отарой в Джандарлисайском ущелье будет зимовать. Неуютное это место, необжитое. С обеих сторон голые скалы громоздятся, голову закинешь кверху — конца этим скалам не видно, лишь ручеек неба над головой. Да и волков там больше, чем на других зимовьях. Были случаи, не только овец задирали серые убийцы.
Мама считает, что директор не случайно туда отца отправил. Думал — испугается, не пойдет. А отец не из таких.
— Ладно, — говорит, — Джандарлисай так Джандар-лисай. Не беспокойтесь, все в порядке будет. И план выполним, и отару сохраним…
— План планом, — перебил его директор. — План — закон. Кроме него еще заботы будут. Поручения разные…
Отец насторожился:
— Что-то я не понимаю вас, товарищ директор.
— Не прибедняйся, Джурабай, — усмехается тот, а сам отца по плечу похлопывает. — Все отлично понимаешь. Столько лет у Мамадазима в пастухах был! А уж Мамадазим-то, если ему понадобится, звезду с неба без лестницы достанет. Знаешь, как его за глаза зовут?