Небо в огне
Шрифт:
– Ну, чего стали?! Уж и поговорить не дадут. «Мстители»! Грузить надо, помогать фронту. Как уговорились?…- И ко мне: - Разрешите продолжать погрузку, товарищ гвардии майор?
– Грузите, - ответил я и отошел от самолета.
Темнело. Сосновый бор наливался чернотой. И только там, где дымились пожары, розовели слегка макушки сосен да грязноватым заревом отсвечивали облака. Изредка глухо, раскатисто ухало. Мерцая в морозном воздухе, взлетали ракеты.
Вылетать было рано, и я стоял, задумавшись, глядя на сверкающие вдали орудийные сполохи. Кто-то, поскрипывая снегом, подошел
– Ты ко мне?
– К вам!
– обрадовался мальчик.- Я хочу попросить… Товарищ командир, возьмите меня с собой к партизанам! Там мое родное село.
– Ах, вон оно что! А ты разве нездешний?
– Нет, здешний.
И он назвал местечко, куда лежал наш путь. Я подозрительно покосился на мальчика. Знал ли он наш маршрут, или это случайное совпадение?
– Нет, Ваня, мы летим совсем не туда, - проверяя его, соврал я.- Мы… правее. Значительно правее.
– Ну и что же?
– просто ответил он.- Ведь на запад же? За линию фронта!
– и добавил мечтательно: - Мне бы лишь к партизанам попасть, а уж там я доберусь. Моего батьку каждый знает. Он у меня боевой, хороший!…
И в голосе его послышались такие теплые, горделивые нотки, что сердце мое дрогнуло, и я едва не сказал: «Ну, ладно, давай!» И сказал бы, если бы вдруг кто-то не крикнул сердито:
– Ты опять здесь, дрянной мальчишка?! Это был начальник штаба.
– Все готово, - сказал он, обращаясь ко мне.- Можно вылетать. Погода в Куреновской хорошая… Стоявший поодаль Жучок вскрикнул сдавленно:
– К батьке?!
Капитан сердито фыркнул:
– Вот чертенок! Сладу с ним нет, - и, как бы извиняясь, пояснил: - Это воспитанник наш. Сын полка. Рвется на фронт, к партизанам, фашистов бить. Отряд организовал «мстителей». Видали сорванцов у самолета? Трижды на передовые бегал. Мне за него влетало не раз - командир в нем души не чает. Говорит: «Отвечаешь головой».
Начальник штаба, протянув мне журнал и пакет, подсветил фонариком:
– Вот, распишитесь. Пакет вручите командиру.
На горизонте за лесом один за другим неслышно вспыхнули взрывы. Выхваченные из темноты самолеты окрасились на миг в бордово-красный цвет, блеснули стеклами кабин и вновь потерялись в ночи.
Расстегнув шинель, капитан прикрылся от ветра полой, закурил. Огонек его трубки затлел, засветился, озарив кончик сухого, хрящеватого носа.
– Ну, майор, ни пуха вам, ни пера!… Пошли Жучок. Но Жучка не было.
– Удрал, - добродушно проворчал капитан.- Обиделся.
…В иссиня-черном бархатном небе горят, переливаются звезды. С высоты двух километров они кажутся ярче и холодней. Внизу, под самолетом темнеют леса с извилистыми лентами заснеженных рек, с прямыми, тонкими ниточками шоссейных и железных дорог. Села и хутора угрюмо спят, настороженные, непокорные. Здесь, в этих лесах, враг не был хозяином.
Положив на колени планшет, штурман склонился над картой. Тусклый свет лампочки освещает штурвал, кисть руки и, мягко отражаясь от приборов, вырисовывает широкоскулый профиль с упрямо сжатыми губами. Губы шевельнулись, что сказал штурман, я не расслышал. Что-то грохнуло, затрещало, и перед глазами запрыгали голубые молнии. Удары, тяжелые и частые, потрясли самолет. В наушниках крики радиста: «Истребитель!» И снова: «Тук-тук-тук!» - стрельба из бортового пулемета.
Потом все кончилось так же резко и неожиданно. В наушниках тяжелое дыхание радиста и хриплый голос:
– Товарищ командир! Атака отбита. Фашист подожжен…
Я силюсь унять дрожь в коленках. В горле пересохло, и, так же как радист, хриплым голосом отвечаю:
– Молодец, Бедросов!…
В кабине густо пахнет пороховыми газами. Светятся циферблаты приборов, мерцают звезды на небе. Они кажутся ярче, даже видно крыло, поблескивающее металлом. Штурман возится в своем кресле, вытягивает шею, смотрит за борт.
– Правый мотор горит, - угрюмо, без волнения докладывает он.
– Что?! Правый мотор?…- Я приподнимаюсь на сиденье:- А-а, ч-черт!…
Из- под капота по крылу, словно уголки пионерского галстука, трепещут красные язычки.
«Пожар!» - страшное слово для летчиков. Это означает: «Секунд через тридцать-сорок взорвутся баки. Надо прыгать с парашютами!»
Охваченный страхом, я бессознательным движением руки перекрываю бензокран увеличиваю до отказа обороты горящему мотору: так скорее выработается бензин из карбюратора.
Борттехник, согнувшись в проходе, срывает пломбу с огнетушителя. В кабине поблескивают оранжевые зайчики. Мне видно напряженное лицо бортмеханика - смертельно бледное, с расширенными глазами. Смотрит на меня, ждет команды.
Пламя хлещет по крылу. В кабине светло, как. днем. Удушливый дым забивается в легкие. Машина резко дергается - остановился мотор. Так, хорошо! Я киваю головой: «Давай!»
Бортмеханик дергает рычаг. Секунды бегут: вот-вот взорвутся баки. Болит охваченное страхом сердце. Скорее!… Прыгать!…
Громко кричу:
– Надеть парашюты! Покинуть самолет!
Борттехник исчезает. За ним, путаясь в привязанных ремнях, выбегает штурман. Я остался один. Левый мотор ревет с предельной нагрузкой. Сквозь дым успеваю заметить - высота теряется. Медленно, но теряется. Слишком сильно нагружен самолет. Пламя бушует. Пора!
Тяжело, как свинцовую, поднимаю руку, чтобы нажать кнопку - сигнал для прыжка. Там, в фюзеляже, зажжется красная лампочка, и я останусь один. Совсем один. Тогда я заглушу мотор, введу машину в планирование, вылезу из тесного сиденья, побегу в фюзеляж, сниму € крючка парашют, пристегну к карабинам и только потом прыгну.
Сзади возня, какой-то шум, крик. В проеме между кресел показывается борттехник. На лице его растерянность. Правой рукой он тащит кого-то за шиворот.
– Вот, видали?! В чехлах сидел!…
Передо мной стоит Жучок, растрепанный, без шапки. Лицо в черных масляных пятнах, в глазах восторг и восхищение.
Рука моя безвольно падает на штурвал. «Пять человек и… четыре парашюта!»
Противоречивые чувства - радости и гнева, страха и надежды охватывают меня. Некоторое время сижу в замешательстве, не знаю, что предпринять, и вдруг замечаю - в кабине темно. Голос штурмана, спокойный и какой-то безразличный, доходит до меня словно издали: