Небо за стёклами (сборник)
Шрифт:
Забрали свои пожитки и стали спускаться по лестнице.
На площади сразу выяснилась причина таинственных исчезновений Сергея. Оказывается, всё это время его там дожидалась Майя Плят. И теперь, кажется, собиралась идти с ним в училище. Увидев Ребрикова и Рокотова, Майя сильно покраснела, потом сказала:
— Счастливо вам, мальчики.
— И вам счастливо, семейная пара.
Артиллеристы ушли первыми. Высокий, немного сутуловатый Чернецов шёл позади команды. Рядом с ним, напрасно стараясь попасть в ногу, семенила Маня.
5
— Подъём!.. Подъе-ем!
Ребриков отлично слышал, как уже в третий раз кричал дневальный, но глаза, хоть убей, никак не открывались.
— Для некоторых что, особая команда будет?!
Это окликал неповоротливых старшина Саенко. Как с капитанского мостика, наблюдал он за подъёмом роты с площадки лестницы. Дольше тянуть было нельзя.
Ребриков откидывал лёгкое байковое одеяло и торопливо натягивал синие диагоналевые полугалифе. Потом неумело возился с портянками и прыгал в широкие кирзовые сапоги.
— Выходи строиться на физзарядку!
Бежали один за другим, толкаясь и на ходу отыскивая свои места. На зарядку шли голые по пояс. В затылок друг другу. Шаркая тяжёлыми сапогами, спускались по узкой каменной лестнице. Те, кто не успевал, получали грозное предупреждение старшины:
— В следующий раз буду взыскивать.
Взыскивать старшина собирался за то, что подъём, по его мнению, происходил слишком медленно. Но самым странным было то, что на построение после сна на зарядку по казарменному расписанию дня не полагалось ни одной минуты.
Курсант Ковалевский, белёсый, очень вежливый человек, — недоучившийся студент, работавший раньше чертёжником, — всегда опаздывал на зарядку. Помкомвзвода Казанов, крепкий, скуластый парень с татарским разрезом глаз, каждое утро делал ему замечание.
Ковалевский был склонен к рассуждениям.
— Позвольте, товарищ сержант, а сколько времени даётся на подъём и возможность одеться? — спрашивал он.
— Нет вам никакого времени, — отвечал Казанов.
— Но как же так?
— Вот так. Подъём — и сразу выходи строиться на физзарядку… Ясно вам?
— Не совсем… Каким же образом…
— Курсант Ковалевский! Разговорчики… — Казанов начинал выходить из себя.
— Но всё-таки. Ведь логически…
— Прекратить разговоры! — уже попросту кричал помкомвзвода на Ковалевского.
Тот пожимал плечами:
— Пожалуйста, но…
— Два наряда вне очереди, курсант Ковалевский. Ша-агом марш!
Двукратное подметание лестницы после отбоя надолго отучило Ковалевского от критики распорядка дня.
Были и хитрецы. Долговязый курсант с красивой фамилией Эрдели приспособился спать в брюках. Но трюк его был вскоре разоблачён. Эрдели сменил на лестнице Ковалевского и перестал забираться под одеяло в брюках.
Остальные, в общем, успевали вскакивать, одеваться и строиться. Успевал и Ребриков.
Встав в строй, спускались по лестнице. Перед Ребриковым торчали их затылки. Затылки были на редкость одинаковые, все сероватые, гладко подстриженные. Кое-кто из курсантов расставался с волосами с тяжёлым сердцем. Но, расставшись, все быстро к этому привыкали. Короткая стрижка имела свои преимущества: не было надобности разыскивать по карманам вечно терявшуюся расчёску. Просто было и мыть голову.
Был вечер, в который отпустили домой отнести вещи. В первый раз Ребриков шёл по знакомым улицам в военной форме. Очень хотелось встретить кого-нибудь из товарищей. А лучше бы всего — Долинину. Но знакомые не попадались. Домой он снёс свой серый костюм с маленьким значком "Рот фронт" в петлице и голубую финскую кепку, привезённую Андреем из Выборга. Это было последнее прощание со всем штатским, что ещё у него оставалось.
Отпускной вечер провёл дома. По улицам ходить не хотелось. Нужно было беспрерывно поднимать руку, приветствуя всех, начиная с младшего сержанта.
Он позвонил Берману, и Лёва немедленно прилетел к нему. Оглядел товарища и сказал:
— Хорошо! Бравый солдат.
— Швейк? — захохотал Володька.
— Не совсем. Слишком молод.
В словах Лёвы чувствовалась откровенная зависть. В армию его, как и следовало ожидать, не взяли, и теперь он, кажется, оставался единственным штатским из всех ребят класса.
— Они думают, я не могу. Я очень даже могу, — говорил он, пожимая плечами.
Володька успокаивал Бермана:
— Не спеши, старик. Ещё пригодишься.
— Но когда там ещё?
Дома было тихо и невесело. Приёмник уже сдали, и в столовой сиротливо висел провод комнатной антенны. Владимир Львович читал газеты. Говорил мало, иногда молча кивал головой. Мать поила их чаем. Аннушка смотрела на Володьку так, будто собиралась наглядеться на всю жизнь.
В общем, он был даже счастлив, когда пришло время возвращаться в казармы. По крайней мере там никто не тосковал.
Несмотря на тяжёлое положение на фронте, жизнь в училище шла так, словно всё было по-прежнему и торопиться было некуда. Старшина проверял заправку коек, совал пальцы под ремень, пробуя, хорошо ли он затянут, гонял тех, кто плохо вычистил сапоги. В таких случаях маленький, не очень аккуратный Томилевич старался спрятаться за спины рослых товарищей.
В столовой за длинными столами, покрытыми белой клеёнкой, разливали из бачков щи и раскладывали кашу. В первые дни Ребриков не мог осилить и половины курсантского обеда и поражался тому, что кое-кто из ребят в перерыве между обедом и ужином ещё умудрялся съесть целый батон, приобретённый в военторговском ларьке.
Практические занятия проходили в саду училища. Курсанты с уставами в руках рассаживались под вековыми, знавшими многие выпуски липами. Потом бегали по траве, падали и ползли, прижимаясь к земле. Деревянные трещотки изображали пулемётный обстрел.
— Играем в войну, — презрительно говорил Коротеев.
Ребриков соглашался. Он глядел на высокий забор, думал: "А теперь отсюда уже никуда не уйдёшь".
Однажды после обеда батальон выстроили во дворе училища.
Явился комбат — немолодой седоватый майор. Рядом с ним стоял комиссар. Не военная бы на нём форма и не три шпалы в петлицах, он был бы похож на учёного. И очки на нём были какие-то очень не военные.