Небо за стёклами (сборник)
Шрифт:
Июльское солнце холодно блестело на затвердевшем за ночь асфальте. Днём он будет снова раскалён, и на тротуарах опять станут отпечатываться вмятины от маленьких женских каблучков и тяжёлые подошвы военных сапог.
Утро было таким, как бывало всегда в летние дни, когда Володька, договорившись с друзьями, отправлялся за город. По тротуарам спешил народ. С резким, требовательным звоном бежали трамваи.
По радио мерно отстучал метроном, потом диктор сообщил, что сейчас будет передан обзор "Правды".
За плечами у Ребрикова был мешок, в который кроме того, что перечислялось в повестке, мать положила всё, что, по её мнению, было необходимо, даже тёплые шерстяные носки.
Он протестовал:
— Мама, ну зачем? До зимы война кончится. А не кончится — выдадут носки.
Но она была неумолима, и пришлось уступить.
Прощанье было недолгим, без слёз. Володька сказал:
— Я же ещё приду не раз.
Мать, кажется, поверила этому, хотя он не сомневался, что их сегодня же отправят на фронт. Немцы, по слухам, приближались к Луге.
Мобилизационный пункт помещался в большом клубе на площади. Ребриков уже знал это помещение. Здесь когда-то осматривали и брали на учёт их, допризывников. По знакомой лестнице он поднялся в помещение фойе. Теперь оно называлось залом ожидания. По фойе ходили люди разного возраста, в штатском. Иные из них пытались читать разложенные на столах газеты, другие томились, ожидая своей судьбы, в клеёнчатых креслах. Почти все были незнакомы друг с другом и говорили между собой мало. Очень часто поднимались и уходили курить на лестницу.
Иногда из соседней комнаты, где за обложенными папками столами сидели писаря, выходил военный со списком. Тогда в зале становилось тихо. Приходили все, кто был в других помещениях. Военный выкрикивал номер группы и перечислял фамилии тех, кто в неё был занесён. Услышав своё имя, люди брали вещи, некоторое время нестройно ещё толпились у дверей, а затем под командой назначенного старшего покидали мобилизационный пункт.
В комнате, где составляли списки, Ребриков сдал повестку.
Уже немолодой писарь, в военной форме без знаков различия, поднял на него усталые глаза:
— Паспорт…
Володька вынул единственный свой документ и протянул его.
Новенький паспорт был жестоко надорван и тут же полетел в жёлтую фанерную урну, видно оставшуюся от избирательной кампании. Ребриков вздохнул. Ему стало жаль не так-то давно полученного паспорта.
Писарь взглянул на него, улыбнулся:
— Теперь долго не пригодится.
Нужно было ждать. Убивая время, Ребриков стал рассматривать висевшие по стенам копни со знаменитых картин. Но рассматривать было совершенно нечего. Те же всем надоевшие медведи в "Утре в лесу", те же знакомые "Запорожцы", и опять лес, и опять речки… Вдруг кто-то закрыл ему сзади глаза большими тёплыми руками. Володька вырвался" Перед ним стоял, улыбаясь, Рокотов. Вот это был случай!
— Здорово! — сказал Рокотов.
— Ловко. Значит, вместе?
— Выходит. Молчанова вчера вызвали, а сегодня до наших букв дошло.
— Куда его?
— А кто знает… — Рокотов пожал плечами, и тут вдруг они увидели направлявшегося из комнаты учёта Чернецова.
— Серёга!
Тот обрадовался ребятам так, словно не видел их годы. Все трое сразу повеселели.
— Может, в одну команду попадём?
— Может быть.
Повестки у всех, как выяснилось, были одинаковые — синего цвета.
— Пошли в буфет пиво пить.
— Нету там пива, — вздохнул Рокотов.
— Ну хоть лимонаду выпьем за такое дело.
Но Чернецов идти в буфет отказался, объясняя, что ему куда-то нужно позвонить, и сразу же исчез.
Ждать вызова пришлось долго, и за это время Чернецов частенько куда-то таинственно исчезал и снова появлялся, уверяя, что ходил звонить по телефону.
Объявили, что в зрительном зале будет концерт. Володька и Рокотов пошли в зал.
Пела певица, выступал фельетонист. Потом объявили солиста на гитаре. На сцену вышел лысый актёр.
— Я его знаю. Он у нас дома был, — сказал Ребриков.
Но Рокотов ему не очень поверил.
Тогда Володька дождался и, как только маленький гитарист закончил номер, пошёл к двери, из которой выходили исполнители:
— Здравствуйте…
Актёр поднял на него быстрый и недоумённый взгляд.
— Я Ребриков Володя…
— А-а, Володечка! Милый вы мой, дорогой… Как же… Значит, здесь оформляетесь… Ну что же, дело такое, всех, кажется… — бормотал гитарист, тряся руку Володьке. — Я вот, знаете, по три шефских в день… Ну, передавайте привет вашим.
— Так я их, возможно, больше не увижу, — сказал Ребриков.
— Ах да! — актёр спохватился. — Ну так я при случае передам привет от вас.
И, ещё раз обняв Володьку, он побежал догонять своих.
Около пяти часов их стали вызывать по одному к капитану, сидевшему за столом в отдельной комнате.
— В общевойсковое училище пойдёте, — сказал тот Ребрикову. — Устраивает?
Ребриков пожал плечами. Капитан, наверное, шутил. Володька вообще собирался отправиться прямо на фронт, а тут — училище…
— Хорошо. Ждите.
Потом вызвали Рокотова. Он возвратился раскрасневшийся, счастливый:
— В танкисты!
Позже всех из комнаты, где сидел капитан, явился Чернецов.
— В артиллерийское, — сообщил он. — Я сказал, а капитан говорит: "Ладно".
Было очень обидно, что не сговорились раньше и не попали вместе. Но жалеть было поздно. Чернецов тут же снова исчез:
— Я сейчас…
Скоро человек, выкликавший по спискам, крикнул:
— Команды в училище, выходи строиться на улицу!