Небо за стёклами (сборник)
Шрифт:
Ребриков и Томилевич подошли к ним. Один из командиров, смуглолицый, с легким шрамом над бровью, улыбнулся, обнажив белые ровные зубы:
— Смена. Из училища? Добре.
— Ну, как там, на фронте? — спросил Ребриков.
— Разно бывает.
И Ребриков так же вдруг согласился, как спросил:
— Понятно.
Поезд на Москву отправлялся через час.
Пришло время прощаться. Теперь уж действительно, может быть, навсегда.
Казанов глянул в глаза Ребрикову, сказал:
— Не носи лиха. Служба…
И Ребриков ответил:
— Да ну тебя. Чего там…
Только Томилевич не выдержал, обнял Володьку:
— Эх,
С Северного вокзала в Москве Ребриков позвонил тетке, сестре отца, но ему ответили, что Мария Львовна давно эвакуировалась. Живет на Урале, в Березняках. Больше звонить было некуда. Домой послал телеграмму: "Нахожусь Москве еду фронт", хотя еще сам не знал, куда едет. Не верил и в то, что телеграмма дойдет домой.
Москва лишь начинала приходить в себя после недавних тревожных недель.
Стоял серый туманный день, и от этого улицы казались еще суровее. В переулках чернели хвосты очередей. Трамваи и машины шли сквозь сдвинутые к тротуарам противотанковые "ежи"
Повсюду, в метро, на углах, проверяли документы. Молодых лейтенантов поминутно останавливали. Старший вынимал из-за пазухи бумаги, предъявлял их. Патрули козыряли им и отпускали.
В Москве получили новое назначение. Ребриков и еще несколько ребят направлялись на юг, в город, неподалеку от которого проходил фронт.
Поезда ждали два дня. Ночевали на Курском вокзале. Там работал душ, и удалось отлично помыться. Но спать приходилось в агитпункте. Другого места не было. Штурмом брали вечером эстрадные подмостки. Это было все же лучше, чем лежать на полу. Утром снова шли в душ. Однажды повезло, пробились в ресторан "Метрополь", пили пиво и ели отбивные котлеты.
Поезд, в который наконец сели, был переполнен фронтовиками. Устраивались по десять человек в купейном отделении.
Вот и уплывала Москва. Мелькали кривые улочки мало знакомого дорогого города. Огромные дома стояли среди почерневших, почти деревенских лачуг, каких Ребриков никогда не видел в Ленинграде. На окраинных улицах теснились сдвинутые по сторонам надолбы. Над поездом низко пролетел самолет с красными звездами.
Все отчего-то молчали.
2
И вот Ребриков попал на передовую, — на передовую, о которой так много говорили в училище и которую с трудом представляли себе курсанты. В конце января он уже оказался в действующем полку. Как здесь все было не похоже на строгий график училищной жизни.
Тыл полка приютился в нескольких чудом уцелевших избах большого села. Ребриков увидел своими глазами то, что до сих пор видел только на бледно отпечатанных газетных фотографиях. Страшное зрелище представляли ряды почерневших русских печей среди пирамид пепла, смешанного со снегом, там, где еще недавно была сельская улица. Печально и бессмысленно высились голые трубы на фоне серого зимнего неба. От сожженных изб исходил горький запах. И не верилось, что еще недавно в очагах здесь теплился огонь, жили люди.
Тихо, совсем не так, как это представлялось Ребрикову, было в расположении штабных землянок. Лишь издали доносилась нечастая пулеметная дробь, да порой слышалось, как где-то, ахая, рвались невидимые мины.
Если мина шлепалась где-нибудь поближе, дневальный в первом отделе, молодой круглолицый парнишка в не по росту просторной шинели, спокойно
— По дороге бьет. Пристрелялся, сволочь.
Все это пока было не таким уж страшным. Во всяком случае, Ребриков ожидал худшего и не очень-то еще верил, что это и есть передовая. "Нет, — думалось ему, — передовая будет там… В батальонах, в ротах. Вот где достанется".
На третий день его вызвали к командиру полка.
По курсантской привычке Ребриков еще раз протер суконкой до последней возможности начищенные головки грубых сапог, пальцами оправил шинель под ремнем и заспешил в штаб.
Возле дверей командирской комнаты он остановился, чтобы перевести дух, проверил, посередине ли находится звездочка на ушанке, и взялся за скобу.
— Разрешите, товарищ подполковник?
— Входите.
Командир полка был немолод. Проседь серебрилась в его зачесанных назад волосах и ежиком подстриженных усиках. Сидя за столом, он спокойно и, как показалось Ребрикову, немного устало посмотрел на прибывшего командира.
— Здравствуйте, товарищ лейтенант Ребриков, — сказал он, поднимаясь и протягивая руку. Затем немного помолчал, снова опустился на стул и неожиданно спросил: — Ну, чему же вас там научили?
Как было ответить на такой вопрос? Не ляпнуть же в самом деле: "Всему". Легкая краска выступила на лице Ребрикова. Но помог сам командир.
— Тактику знаете? — спросил он.
— Знаю, — твердо сказал Ребриков.
— Карту хорошо читаете? С оружием знакомы?
— Знаком.
— Ну, так вот. — Командир полка разглядывал Ребрикова так, будто прикидывал, на что он может быть годен. — Ну, так вот… — продолжал он. — Пойдете командовать ротой. В третий батальон. Командир — капитан Сытник. Хороший командир, боевой.
— Ротой?! — Ребриков не сразу понял приказ. Такого он никак не ожидал. Он был убежден, что ему дадут взвод… И вдруг — рота…
— Да, ротой, — кивнул подполковник. — А что вы удивляетесь, ведь вы лейтенант и учились более полугола, а у нас взводами сержанты командуют. Вот и на вашем месте сейчас старшина. Ступайте в подразделение и принимайте роту. Приказ будет. Ну… — И он крепко пожал Ребрикову руку. — Желаю успеха. Думаю, училища своего не подведете. А училище у вас хорошее. Выдающиеся командиры его кончали.
Никогда Володька не представлял себе, что в земле можно так, почти по-домашнему, устроиться. Здесь жарко топились печурки, уютно, как керосиновые лампы, светили коптилки, ловко смастеренные из артиллерийских гильз. И топчаны у командиров стояли аккуратно прикрытые байковыми одеялами. Конечно, удобства были относительные. Но ведь Володька представлял, что ночевать придется на снегу и жить в открытых окопах.
Первые ночи он спал плохо. Чутко прислушивался к тому, как взрывались где-то вблизи снаряды. Иногда приподнимался на локте и поглядывал на своего связного Сергеенко: не замечает ли тот, что командиру не по себе. Но Сергеенко ничего не замечал или делал вид, что не замечает. Во всяком случае, он так преспокойно посапывал носом, что можно было подумать, спит не в километре от передовой линии немцев, а у себя дома на Полтавщине. И, глядя на спокойного связного, Ребриков пытался убедить себя, что война не так уж страшна: пули, конечно, посвистывают, но если понапрасну не высовываться где не надо — не заденут, да и мины и снаряды в траншеи попадают редко.