Нечаянная мелодия ночи
Шрифт:
Но, во-первых, мой брат таких дурацких вопросов не задавал, поскольку был уверен на все сто, что все люди на свете все забывают, а особенно неприятное. Во-вторых, я не собиралась устраивать вечер воспоминаний, которых у меня не осталось. А с удовольствием разместилась на неудобном кресле, рядом с мамой и с наслаждением выпила бокал прохладной минеральной воды. И мучила меня в данное время не жажда, а единственный вопрос: что задумал мой брат? И я почему-то вспомнила его загадочный улыбающейся взгляд, каким он смотрел на умирающий куст сирени.
Игнат неожиданно
Таким я еще не видела своего брата. И даже слегка испугалась. Я по-прежнему не хотела ничего менять. И я перевела взгляд на маму. И испугалась еще больше. Она побледнела, ее глаза были широко распахнуты и ее руки нервно сжимали бокал. И она прошептала пересохшими губами.
– Степан… Степан…
Имя моего отца. Я ни разу не видела своего отца. Мать уничтожила все его фотографии, как и следует обиженной женщине. И у меня появилась возможность его увидеть воочию. И я не обрадовалась этой возможности. Я сильно разозлилась на брата. Он что решил помучить маму? Или таким диким образом развеселить ее?
И мне захотелось запустить в него бокалом или побежать на сцену и содрать эту нелепую шляпу. Еще чуть-чуть и я бы… Но вдруг раздался первый аккорд. И зазвучала музыка.
Если бы даже я абсолютно ничего не понимала в музыке, то сегодня все бы поняла. Если бы я никогда не любила музыку, то сегодня влюбилась бы в нее навеки. Это была очень красивая музыка. Это была божественная музыка. Это было соединение грусти и легкомыслия, любви и отчаяния, горечи и улыбки. Это было соединение любви к жизни и ненависти к ней. И в этой музыке побеждала любовь.
Мы сидели затаив дыхания. Не сводя глаз с Игната. И я, не знавшая и не видевшая отца, сегодня его узнала и увидела. И по-настоящему полюбила. В этой музыке было много сумбурного и сумасшедшего, и в тоже время правильного и гармоничного. И мне на миг показалось, что именно так и любил отец.
Нет, не ту незнакомую, чужую женщину, из-за которой ушел из жизни. А именно так любил мать. И, возможно, слишком много от нее ждал. И, возможно, запутался. И я впервые искренне пожалела, что его нет рядом с нами. Но рядом с нами была его музыка. Музыка которую он сочинил. Для кого?
Последний аккорд прозвучал как торжество жизни, как гимн любви. Как ликование. И только одна струна не выдержала и прозвучала слишком печально. Но это было так мимолетно, так некстати, что заметила это только я. И не придала значения.
Мы сидели не шелохнувшись. В зале было совершенно пусто. Только мы втроем. И призрак только что жившей музыки.
– Вы только что прослушали пьесу «Посвящение Ольге» Степана Кондратьева, – тишину зала нарушил звонкий голос моего брата. И мама наконец вздрогнула, словно только вышла из оцепенения.
– Ну, конечно, конечно, это сочинил он, – как заклинание повторяла она. – Только он мог так сочинить. И посвятил мне. Как поздно он мне об этом сказал, как поздно…
Игнат уселся рядом с нами и разлил вино по бокалам, где еще были остатки минералки. Вкус вина стал немножко соленый. Но мы с удовольствием выпили.
Словно что-то тяжелое свалилось с наших плеч, какой-то невыносимый груз. Который мы несли все это время. И теперь на нее было радостно смотреть. Ее щеки покрылись легким румянцем, ее глаза радостно блестели, она сама распустила волосы. И они, длинные, непослушные, густые упали на плечи. Мама в один миг стала красавицей. И я ее с трудом узнавала. Она без умолку болтала, так ни о чем, о работе, о каком-то Василии Петровиче, который в переводах допускает массу ошибок и от этого очень досадно. А еще о том, что не плохо бы купить дачу, где можно было бы посадить вишню. Мама обожает вишневое мороженое. А Василий Петрович обещал дать хорошие саженцы.
Мама даже умудрялась шутить, довольно глупо поскольку это было совсем не в ее духе, но нас вовсе не раздражало. Мама стала совсем другой. Какой-то очень реальной. И мне показалось, что все эти годы она словно спала. И все делала сквозь сон, ходила на работу, занималась переводами, делала покупки, следила за нами. И любила нас как-то тоже нереально, словно во сне.
И вдруг сегодня она словно проснулась. И мир вдруг предстал во всем его разнообразии, многоцветии. Словно жизнь вновь повернулась к ней лицом. Или она сама повернулась лицом к жизни. Избавившись наконец-то навсегда от прошлого. И я поняла, что ей мешало по-настоящему жить эти годы.
Глубокая, затаенная обида, дошедшая до абсурда, доведшая ее до глубокой депрессии. Она мысленно тысячу раз прокручивала тот равнодушный дикторский голос, заявивший на весь мир, что ее муж любит другую женщину и другой женщине пишет музыку. Этот голос раз и навсегда перечеркнул ее жизнь, ее любовь, ее понятие о чести и справедливости.
И сегодня она словно вновь все это обрела. Благодаря тем же воспоминанием. Которые сымитировал и сыграл мой брат. И она даже не задавалась вопросом, откуда Игнат знает эту музыку, которую только для нее сочинил его отец. Она не хотела это знать. Или боялась правды. Игнат словно вернул ее в прошлое. В тот день, когда играло радио в тот миг, когда для мамы на долгие годы остановилось время. И вновь оно застучало ровным пульсом.
Милая мама. Совсем другая. Веселая и счастливая. Какую я наверняка хотела бы знать в детстве. А теперь это для меня не было суть важно. И все же я была за нее рада. И во всяком случае спокойна. У нее появился шанс на счастье.
Мама, помолодевшая лет на десять, с задорным блеском в глазах. Поблагодарила нас за этот удивительный вечер и как-то слишком поспешно покинула клуб. Мы остались с Игнатом одни. А на столе, среди вина, бокалов и тарелок, разбросанные небрежно мамины шпильки. Как это на нее непохоже.