Нечеловеческий фактор

Малозёмов Станислав Борисович

Она нацепила красивую немецкую ночнушку, смыла с лица грим, распустила красивый волос и влезла под теплое розовое атласное одеяло.

* * *

В зале ожидания дремали до двух часов ночи сорок семь человек. В два двадцать их разбудила диктор и равнодушно сообщила, что рейс триста седьмой ожидается прибытием в ноль два тридцать пять местного времени и попросила встречающих пройти в сектор прибытия и выдачи багажа. Почти все, естественно, к сектору не пошли, а встали у длинного и во всю стену высокого окна, откуда обычно было отлично видно приземление. Нравилось людям смотреть, как садятся современные огромные реактивные и турбовинтовые

лайнеры.

— Во! — потер ладони толстенький мужичок в телогрейке, ждавший из Москвы армейского друга, которого позвал, чтобы научить его азам альпинизма. Да и вообще показать великий Тянь-Шань и лучший в мире город. Алма-Ату. — Идёт! Фары вижу.

— Ну, точно! Садится наконец! — парень, который ждал невесту из города Семипалатинска, даже подпрыгивал от нетерпения поскорее встретиться с любимой.

Рядом стояла группа из шести высоких ребят спортивного вида в красных синтетических куртках. Это была бригада размещения спортсменов- участников первенства республики по лыжным гонкам. На улице стоял «под парами» их автобус, который должен был доставить часть спортсменов на тренировочную базу в Бутаковку, а часть, команду дублёров и запасных оставить в городе, в гостиницах «Иссык» и «ВДНХ».

Мужичок, схвативший сердечный приступ на выходе из диспетчерской, пришел в себя, девушки со «скорой» дали ему какие-то таблетки на случай, если вдруг приступ повторится, но с собой забирать не стали. Не нашли ничего серьезного. Вот он прилип к стеклу носом, поскольку был небольшой, а остальные — покрупнее. Они его к стеклу и прижали. Зато садящийся самолёт он видел лучше всех.

В нём летели из Семипалатинска жена с дочерью. Они отпраздновали почти траурный новый год у матери и бабушки, которой жить после третьей стадии рака врачи пообещали ещё месяца три. В последний раз они выпили шампанского и старая женщина всю ночь вспоминала свою жизнь и жизнь маленькой Тани, у которой теперь есть своя дочь Екатерина. Так в честь бабушки Татьяна Васильевна её и назвала. Мужик глядел на самолёт и улыбался. Через полчаса на такси домой поедут. Соскучился по семье.

В общем, «на взводе» были все. Долго ждали. Может, кто-то и не выдержал. Уехал. А эти сорок семь человек дождались.

* * *

Переломившийся от удара самолёт, вспыхнувший летящим костром, тремя отдельными частями пахал степные сугробы рядом с посадочной полосой. Никто из встречающих в первую минуту не понял ничего. И ужас дошел до каждого только когда завыла аэропортовская сирена, и резко, пронзительно завизжали пожарные машины, которые есть в каждом аэропорту, когда все они услышали через толстое стекло взрывы двигателей и треск рвущегося, как тонкая ткань, дюралюминия с фюзеляжа, крыльев и моторов. Тут только слетело с каждого оцепенение. И все сорок семь, да ещё многие работники порта, лётчики, местные милиционеры и женщины в белых халатах из медпункта побежали, падая на неровном снегу, к бывшему самолёту, самому надёжному, как называли «Ил-18» в газетах.

— Таня! Танюша! Танечка! — остановился и кричал парень, ждущий молодую жену. Он не понимал — куда надо бежать.

Мимо толпы всё ещё с тупым стуком проносились огромные оранжево- голубые глыбы горящего металла. Сам дюраль, конечно, не пылал, но он весь был облит горючим, на поверхности фюзеляжа оно растеклось и ветер гонял его по плоскостям, создавая ощущение озверевшего пожара, уже ставшего мистической потусторонней стихией огня, смешанного с ветром, криками и стонами умирающих, полуживых, а ещё — с более громкими воплями-мольбами о помощи тех, кому повезло выжить и даже не покалечиться.

Через пять минут на территорию, по которой разбросало части самолёта, вылетели, пробуксовывая и скользя юзом, милицейские машины. Люди в погонах оцепили часть степи, начиная с девяти метров от посадочной полосы. Так далеко инерция движения и ветер отбросили самолёт в снег.

Всем, кроме пожарных, работников «скорой» и милиции вблизи от мёртвого металла и мёртвых тел становилось плохо. От непривычного, натурального страшного вида провисших в горящих креслах мужчин, детей и женщин, или чернеющих повсюду, ветром разбросанных отдельно ног, тел, рук и голов без шапок и платков, встречающие впали в полусумасшедшее состояние. Многих рвало, да они к тому же плакали ещё или кричали исступлённо воющее, но нечленораздельное что-то, беспорядочно ползая по натоптанному уже снегу между обломков, разыскивая своих во тьме. При этом очень жутко кричали и выли — все.

Старший милицейского взвода позвал начальника порта через сержанта на мотоцикле. Начальник с тремя бойцами ВОХРа порта и шестерыми солдатами, которых целую роту прислал гарнизон ПВО, стоящий в пяти километрах от диспетчерского «скворечника», возились у хвоста самолёта. Его не крутило и когда оторвало, то он понёсся вперёд по ходу. Огня на нём не было, потому как крылья переломились позже. И взрыв движков, вбок, в разные стороны разметавший огонь, до хвоста не дотянулся.

Зато снега пространство хвостового отсека на той скорости загребло от пола до потолка. Прокатился отсек по полю полкилометра, не меньше. В этом помещении под завалом снежным должно было остаться человек двадцать пять. Вот начальник порта с солдатиками и ВОХРовцами сапёрными лопатами, которых из гарнизона привезли штук пятьдесят, выбрасывали снег, начиная от середины салона, где был проход. Все, кто копал, кричали всё подряд. Начиная от «держитесь!» и кончая криком самым обнадёживающим: «Ждите! Мы идём! Уже скоро!». Те, кто сбрасывал снег с потолка, забирались на сугроб, раскидывали руками снег сверху вглубь и нашли пятнадцать живых.

Они даже не задохнулись. От криков, видно, да от натужного горячего дыхания вокруг людей оставались маленькие воздушные ниши. Когда самая быстрая операция по освобождению потерпевших из оторвавшегося хвоста закончилась — прошел час всего! Все, кто был с лопатами, радостно закричали «Ура! Все целы! Мёртвых не обнаружили вообще». Двадцать шесть живых! Один пассажир руку сломал, десять получили переломы ног, трое рёбра сломали и пятеро разбили головы до крови.

Они сами выбрались из неудавшегося гроба. Их солдаты повели, балагуря для снятия с людей стресса и поддерживая под руки, к машинам «скорой помощи». Николай Журавлёв, летевший из Москвы с дружеской новогодней пьянки в чужих ботинках, которые размера на три были больше, на ходу, заикаясь, радостно рассказывал всем, что пустое пространство в толстых ботинках не дало ноге врезаться в носок из кожи и поэтому ноги он не сломал. А мог. Мог бы и вообще помереть, но благодаря ботинкам, так он в это верил, повезло. Даже не поранился.

— Вас майор наш просит со мной прибыть, — крикнул начальнику порта, достающему из кресла какого-то старика, сержант с мотоциклом. — Дело у него к вам.

И они уехали.

— Сейчас всё, что с фарами, все прожектора из аэропорта, от пожарных и от машин «скорой» направить с разных сторон на нужные объекты. Это две точки. Один круг прожекторов со всех сторон фюзеляжа. Один вокруг кабины. Из хвоста людей всех нашли? Багаж с утра разгребёте. Сейчас главное — люди. Сколько в хвосте было трупов? — закончил вопросом майор.

— Нет трупов, — устало сказал начпорт — Живы все до одного. Двадцать шесть. Травмы есть, но очень стандартные. На неделю лёжки в травматологии.

Через полчаса потушили пламя. Пожарные молчали, стирая с лиц копоть и с брезентовых роб остатки засыхающей пены. Только один спросил другого.

— Слушай, Витёк, ты вообще видел, чтобы металл горел и сгорал?

— Дюраль что ли? Не, он не горит в огне. Чугун может при тысяче ста градусов. Медь плавится. Не горит, конечно. Олово только вроде даже горит, когда расплавляется. А чего такое?