Нечеловеческий взгляд
Шрифт:
– А что он там бормотал?
– Знаешь, у меня модель транслятора уже старая. Говорит, это он для меня притащил. Остальное я не разобрал.
– А мешок-то взял?
– Ну, да.
– И что там?
***
Видел я сегодня неело4. Дело было часов в пять утра. Заря только занималась, туман в полях еще не рассеялся. Луну тучи заволокли. Словом, темно вокруг. Выхожу я из дому, направляюсь к сараю трактор проверить, потому как настала теперь пора посевы удобрять. Вдруг вижу, холодильник в поле стоит! Конечно, спросонья да в полутьме чего только не покажется. Но не совсем же я, старый дурак, ума лишился! Глаза потер, посмотрел еще раз: точно холодильник, только большой очень. Подошел поближе, а это корабль целый. Немного на ракету похож, только с тупым концом. Красивый такой, в темноте немного посверкивает. Думаю, наверное, авария. Иначе зачем рядом с фермой приземляться? Потом пилота заметил, пошел к нему. Надо же помочь человеку. А как пригляделся, так сразу понял: не человек это, а совсем даже наоборот! Маленький, тощенький. В чем только душа держится? У нормальных пилотов, пусть даже неело, скафандр должен быть, а у этого только широченные штаны. Хотя, может быть, летел издалека и в пути поистрепался. Успел я еще подметить, что кожа у него переливается – точь-в-точь копченая скумбрия. Голова большая, длинная и шлем на меху. Глаза навыкате, как у гуманоида. Словом, последняя лягушка на болоте и то краше будет.
Стоит он у своего аппарата, изучает. Чинить, значит, собрался. Ну, я к нему. Мол, помощь нужна? Он вдруг испугался, фонарем светит, а у самого щупальца дрожат. Не стал я приближаться. Пошел в сарай, взял мешок, положил туда старый инструмент и понес ему. Я-то сразу смекнул, что он горе-специалист. У меня глаз наметанный. Прокопается, думаю, до самого рассвета. Еще работников мне перепугает!
Как он увидел, что я к нему иду, опять фонарем начал махать. Я уж не стал его стращать. Ежели толковый пилот, то сам должен справиться. Оставил ему мешок и поехал поля удобрять. Некогда мне. Вечером заглянул на то место, но его уж нет. Починил, видать. А инструмент, кстати, забрал. Ну, пущай пользуется. У меня этого добра полно.
Любовь Тимофея к прекрасному
Как же я обожаю эту комнату – столько любимых вещей в одном месте! Нет больше таких комнат! И не было никогда. Ну, только если совсем-совсем давно, в какой-нибудь прошлой жизни. И уж наверняка таких комнат не предвидится, по крайней мере, в ближайшем будущем. Во-первых, она всегда светлая. Солнце встает и первыми же лучами прогревает все уголки. Летом, конечно, жарковато. Но в такие дни всегда можно постоять под кондиционером, хотя, откровенно говоря, он шумноват и холодноват. Если совсем печёт, есть одно знатное местечко: прямо на полу, справа от дивана. Подлокотники высокие и не пропускают прямые солнечные лучи. А там тенек, и от пола прохладца… Словом, сиди и делай, что хочешь. А делать тут можно столько всего, что и не перечислить. Занятия на любой вкус найдутся.
Вот недавно случилось у меня какое-то томление. Весь вечер ходил туда-сюда. Никак не мог себе места найти. Надоел всем домашним, гостям и себе в том числе. А что делать, раз такое настроение? Но потом меня осенило, что первейшее средство от любого томления духа – это, конечно же, хорошая книга. Отправился я в свою заветную комнату. А там литературы видимо-невидимо. Полки стоят до потолка. Пыльноваты, конечно. Пока до нужной книги доберешься, весь перепачкаешься. Потом еще отругают: «Что это ты такой грязный?» Я-то отмоюсь, а кой-кому можно было бы почаще убираться.
Книги я люблю, особенно в хороших переплетах. Не в глянцевых, нет. Они красивые, но теплоты в них мало. Самая правильная обложка – из ткани. Пусть на ощупь немного шершавая, но зато уютная. Так и хочется ее потрогать. А тонкие съемные обложки я вовсе не люблю. И рвутся быстро, и вообще мешают. Вот Александр Сергеевич стоит. «Руслан и Людмила». Ах, как люблю я это издание! Огромная книга в красном шелковом переплете с вышивкой золотыми нитями. Там еще закладочка в виде тонкой ленты высовывается – с ней так и хочется поиграть.
Я уже не говорю про диван. Если на него присесть и обложиться книжками, то через пять минут ты уже облокотился на мягкую спинку и откинул голову, и мысли бегают, и даже веки от удовольствия прикрыты. А еще через пять минут уже видишь самого себя как бы с высоты: ты по-прежнему на диване, но уже лежишь, глаза совсем закрылись, и мягкая подушечка рядом греет. Вдруг в полудрёме вспомнишь, что где-то на кухне оставалась чашечка с чем-то вкусным. Мысль об этом радует душу. Ты знаешь, что, когда встанешь, можно будет эту чашечку, жмурясь от удовольствия, опустошить. Но это потом, а пока ты грезишь на обнимающем тебя диване в окружении классиков. Да, да, в этом выборе я консервативен. Современные авторы мешают раздумьям и философскому настроению, от них всегда какие-то суматошные сны появляются. Поэтому я неизменно предпочитаю классику.
Так рассуждал Тимофей, поглядывая на разноцветное содержимое библиотеки. В это время в комнату вошла Екатерина Дмитриевна. Она взяла с полки большую темно-зеленую книгу, села на диван и, почесав Тимофея за ушком и погладив его полосатую спинку, стала читать. А он, пребывая с самого утра в прекрасном расположении духа, прижался к ней своим пушистым бочком и почти задремал, однако быстро проснулся от неприятного уличного звука. Любопытство стало зудеть где-то под ложечкой, отчего Тимофею пришлось встать и запрыгнуть на подоконник, чтобы узнать, в чем дело.
«Боже мой, это же неандертальцы!» – с ужасом смотрел и думал Тимофей. Ему стало невыносимо стыдно за то, что есть в этом мире представители его породы, не только невоспитанные – это еще ладно – но к тому же совершенно необразованные. Стоит выглянуть во двор, и там будет полно личностей, от которых просто бросает в дрожь. С ними не то что разговаривать, даже стоять рядом противно. Шпана безграмотная. Или заблудшие какие-нибудь. Откуда только берутся? Нет, раньше все-таки было спокойнее. А теперь… А что теперь? Понабежали эти немытые варвары, от которых никакого покоя. Говорят, в приюте вдруг сменился хозяин, а он, видите ли, собак предпочитает и жалеет их, а коты ему мешают жить, вот и выгнал всех на улицу. Так они теперь тут свои беспризорные порядки устанавливают!
Допустим, весной орут все – это можно понять. Но чтобы круглый год! Это даже неприлично. У них выводок за выводком, и вся их мелюзга тоже орет чуть не с пеленок. По домам и во дворе везде лазят, пачкают. Настоящие варвары! – мысленно рассуждая о невоспитанности уличных котов, Тимофей от раздражения постукивал хвостом по теплому подоконнику. Ему хотелось посмотреть в окно и понаблюдать за жизнью на Земле, но неприглядные картины некультурных соседей мешали ему познавать мир. Он периодически отворачивался от окна и недовольно щурил глаза.
– Ну, что ты разглядываешь? Уж не знакомая ли у тебя там? – игриво проговорила Екатерина Дмитриевна, заметив нервное возбуждение Тимофея.
– Ах, оставьте! Что за глупости! – в еще большем раздражении подумал Тимофей, но отвечать не стал. Он демонстративно отвернулся от окна, а когда Екатерина Дмитриевна подошла и попыталась его погладить, и вовсе отпрыгнул на пол и скрылся в закоулках библиотечных полок.
Окончательно расстроенный, он возлежал на потрепанном многотомном издании Антона Павловича Чехова и предавался размышлениям: «Если бы она не приносила мне регулярно еду и не устраивала сеансы терапии путем поглаживания шерстки на спинке, поскребывания подбородка и почесывания за ушками, то не уверен, стал бы я ее терпеть в своем доме или нет».