Нечестивый город

Финней Джек

В газете было много новостей и о Ветеранах. Они устроили путч, захватили городской арсенал и вооружились. По сообщениям очень хорошо информированных источников, Ветераны собрались направиться в Городское Казначейство и разграбить его. Другие, не менее информированные источники, намекали на существование секретного соглашения между Престарелыми и Безработными: таким образом, в случае захвата Казначейства Ветеранами, им пришлось бы сражаться против двух других организаций.

Я прочел все это Руизу.

– Скверно, сударь, очень скверно, – вздохнул он, а потом спросил: – Сударь… км… э-э… какое слово из тринадцати

букв означает отчаяние?

– Безнадежность, – ответил я и стал читать дальше. Мне попалась небольшая статья, где приводились слова какого-то бизнесмена о том, что налогоплательщикам следовало бы также создать свою организацию и, если понадобится, с оружием в руках положить конец безобразиям, творящимся в Хейлар-Вее. Я прочел Руизу и это.

– Ей-богу, этот человек прав, – заявил он. – Лучше не скажешь. Как его имя?

– Некий мистер Эдисон, – прочел я.

– Хммм, – сказал Руиз. – Никогда не слышал о нем. И все же он прав. Мда… а какое слово из восьми букв означает слабоумие?

– Глупость.

– Нет, не подходит.

Он глубоко задумался и принялся грызть карандаш, взятый напрокат у матроны в доме, где жили девицы. Я опять стал читать про тигра, но странные хныкающие звуки заставили меня оторваться от газеты: обе девицы рыдали.

Как выяснилось после наших беспокойных расспросов, девицы были оскорблены в лучших чувствах, потому что Руиз уткнулся в свой чертов кроссворд, а я уткнулся в своего чертова тигра. Мы оставили спутниц без всякого внимания, а люди уже смотрят и смеются; какого же дьявола мы пригласили дам, если газета нам важнее их общества.

Тогда Руиз смял свой кроссворд, а я швырнул газету на пол; мы заказали еще щелака; тут как раз заиграл оркестр, и мы все встали и пошли танцевать. Пока мы танцевали, скользя по гладкому полу ресторана под звуки какого-то приятного старинного венского вальса среди множества других пар, худощавая беспокойная официантка принесла нам суп. Поэтому мы прервали танец, сели за стол и занялись едой.

Едва мы закончили с супом, как официантка принесла нам остальные заказанные блюда; Руиз был так удивлен и обрадован быстрым обслуживанием, что дал ей одну драхму, вызвав слабое подобие улыбки на ее бледных щеках. Госпожа Шмаль и госпожа Швакхаммер не стали есть молодой зеленый лук, опасаясь, что у них будет пахнуть изо рта, поэтому Руиз съел лук госпожи Швакхаммер, а я – лук госпожи Шмаль. Кроме того, госпожа Шмаль съела лишь одну свою отбивную: вторая досталась Руизу, он съел также две вареные красные картофелины госпожи Швакхаммер и все оставленное ею масло.

Мы сидели, держа в руках стаканы щелака, и ждали пирога, когда в ресторан вошла она. И снова один лишь взгляд – и во всем этом бедламе я уже не видел ничего, кроме нее. На ней было длинное белое платье из какой-то полупрозрачной ткани, и, когда она встала против света, я разглядел очертания самых чудесных на свете форм. Ее длинные волосы рассыпались по плечам, а на изящных руках и стройных ногах она не носила ни дешевых украшений, ни драгоценностей. И на лице выражалось все то же замешательство.

Я посмотрел на нее и совершенно бессознательно, но довольно громко, произнес:

– В том грубом и горьком фарсе, что зовется моей жизнью, я ищу лишь один час тишины и простоты.

– Крыша поехала, – прокомментировала госпожа Шмаль.

– Да нет, он просто пьян, сестричка! – возразила госпожа Швакхаммер.

А Руиз поспешно подлил мне щелака.

Но я улыбнулся и, извинившись, заверил их, что все в порядке; просто мое подсознание иногда причиняет мне кое-какие неприятности. Эту старую ироническую болезнь я подхватил в Абалоне, но она не более серьезна, чем обычная простуда: беспричинное беспокойство, легкая нервозность – вот и все.

Потом официантка с беспокойным лицом принесла наш пирог, и мы снова принялись за еду.

Не успели мы съесть и половины пирога, как она прошла совсем близко мимо нашей кабины, и мы перестали есть и уставились на нее.

Госпожа Шмаль отложила свой нож.

– Ты глянь-ка, – обратилась она к своей подруге. – Неужто она?

– Кто же еще, милочка, – ответила госпожа Швакхаммер.

– О ком вы, сударыни? – поинтересовался Вик Руиз.

– О ком! – воскликнула госпожа Швакхаммер. – Что с вами, господин Руиз? Это же Франческа Шеферд! Теперь вы поняли, о ком?

– Хммм… э-э… да. Конечно, мадам.

– И не постыдилась явиться в общественное место! – возмутилась госпожа Шмаль.

– Откуда у нее стыд, милочка, – усмехнулась госпожа Швакхаммер.

– Д в чем ее преступление? – робко спросил я.

– Как? – взвизгнула госпожа Шмаль. – Вы не слышали?

– Нет, мадам.

– Как? – взвизгнула госпожа Швакхаммер.

– Капитан Малахайд прибыл только сегодня утром, – вступился за меня Руиз.

– Расскажите же ему, господин Руиз, – потребовала госпожа Швакхаммер, – я просто не могу говорить про такие вещи.

– Эммм, – сказал Руиз. – Но, мне кажется, мадам, вы могли бы рассказать гораздо лучше меня. И не беспокойтесь, капитан не будет шокирован.

– Ну уж нет! – возразила госпожа Шмаль. – Еще как будет. Расскажи-ка ему, дорогая.

Госпожа Швакхаммер нагнулась ко мне.

– Капитан Малахайд, – торжественным тоном и с трудом произнося слова, начала она. – Ее отец, Александро Шеферд был президентом банка и наложил на себя руки.

– Ну и что? Какое это имеет значение? – спросил я.

– Ой! – простонала госпожа Швакхаммер и лишилась чувств. Вик Руиз и госпожа Шмаль принялись возвращать ее к жизни: когда она пришла в себя, Руиз посадил ее к себе на колени и стал утешать, в то время как госпожа Шмаль укоряла меня за выходку:

– Вам бы надо знать, капитан Малахайд, что у нашей бедненькой душечки, госпожи Швакхаммер, очень нервная и чувствительная натура, она не может вынести таких тяжких потрясений, и я попросила бы вас впредь следить за своими словами в ее присутствии.

Я возразил, заявив, что вовсе не имел намерения шокировать госпожу Швакхаммер, и что мне по-прежнему непонятно, почему самоубийство отца Франчески Шеферд должно вызывать такое отрицательное отношение к ней.

– О, капитан Малахайд! – произнесла госпожа Шмаль дрожащим скорбным голосом. – Ведь наша бедненькая душечка, госпожа Швакхаммер, держала все свои сбережения в банке Шеферда, и когда Шеферд наложил на себя руки, все бросились в банк, а бедненькая милочка, госпожа Швакхаммер, опоздала, и ей не досталось ни пфеннига: она потеряла все. И теперь вы понимаете, что от одного вида этой отвратительной, бесстыжей женщины у госпожи Швакхаммер может начаться истерика, и она даже может слечь в постель.