Неделя длинных ножей
Шрифт:
А ведь это он, Дон, познакомил его с Раей, хохлушкой, последней его женой, устроив ее торговать на Черкизовском рынке, где пасся Анисим. Баба в соку, тридцать пять лет, давно Анисим к ней клеился, не отставал, обещал развестись, однако это не мешало тянуть с нее, как и с других, ежедневную дань, и она исправно ему отстегивала… А потом она подсчитала: дешевле обойдется уступить его попыткам залезть под юбку, чтоб выйти замуж и получить москальскую прописку, чем скитаться по чужим квартирам, втридорога платить за них, отбиваясь от вонючих азеров… И, главное, не
Анисим даже пригласил его, Дона, на свадьбу… А совсем недавно зазвал в кабак обмывать четвертую, капитанскую, звездочку. Хотя в его годы уже ходят в майорах… Тот же Демид, к примеру, подполковник. И говорят, проявляет усиленное внимание не только к Анисиму, но и к его новой жене… Ну, это у него натура такая, у Демида. Увидит новую бабу, и сам не свой ходит, пока не завалит в койку.
Это ладно, здесь интересно другое. Главное стало понятно, почему именно Анисима послали его брать. Хотя это совсем не его участок. И не его дело… СОБР, или там ОМОН, это их, как говорится, компетенция.
Хотя расчет верный. Анисим у него, у Дона, в корешах, значит, «преступник» подпустит поближе, ничего не подозревая… Еще и стакан нальет. А все так ведь и вышло.
Позвали, поди, Анисима в большой кабинет и указали: негоже, мол, капитану милиции корешиться с пусть даже завязавшим авторитетом, причем открыто, у всех на глазах. Надо бы загладить. Как? А вот так, на глазах общественности, под телекамерами, повязать этого самого криминального авторитета, хотя бы и бывшего. Может такое быть? Вполне. Кто мог такое ему приказать? Демид, больше некому. Интереснее здесь другое. Вот кто самого Демида использовал, чтоб избавиться от него, Дона?
И вот еще что не давало ему покоя: как можно успеть настучать ментам за эти полчаса, что прошли от назначения времени и места, а телевизионщикам собраться и подготовиться? Не смешите мои подмышки! Значит, заранее все было готово. Чтоб это организовать и продумать, нужен кто-то поумнее Тенгиза. Этот уж больно тупой от жадности… А теперь интересно, что еще хотят на него, Дона, повесить? Рэкет на здешних рынках? Это навряд ли. Знают, не могут не знать, что Дон в случае чего потянет за собой всю окрестную ментуру, которая там пасется. Да и кто там, на рынках, нынче не кормится, начиная с бомжей и кончая большим московским начальством?
Вернее сказать, его брали не затем, чтобы судить да срок припаять, а чтоб применить оружие при оказании сопротивления или попытке к бегству. Ничего другого в голову пока не приходило.
От этой мысли Дон покрылся холодным потом… И эти фраеры, что торчат под окнами, значит, только того и ждут, когда Дон не выдержит и покинет свое лежбище? И утром газеты расскажут о находке мертвых тел авторитетов по кличке Дон и Тенгиз, очередных жертв мафиозных разборок… Кто ж его приговорил? И за что?
Дон продолжал ходить по комнате, сопя от возмущения. Обычно он много ел в минуты волнения, без конца залезая в холодильник, который,
Выходит, он снова вернулся к своей догадке, его заказали Анисимову. Этот мент поганый, как сявка, принял заказ к исполнению, а его начальники договорились с телевизионщиками? Значит, правильно сделал, что его угрохал!
Он посмотрел на часы. В сумраке, при свете уличных фонарей, сначала было трудно разглядеть стрелки, а когда рассмотрел, присвистнул: около одиннадцати…
Когда в дверь коротко позвонили, он сначала прислушался, потом подошел ближе, стараясь не шуметь, приложил ухо. Послышался — или показалось — стон… Потом снова короткий звонок в дверь, и будто что-то по ней прошелестело…
Он выглянул в глазок, хотя прежде этого опасался. Вроде никого. Пустая, плохо освещенная лестничная клетка. И снова, более явственно, стон… Люба?
Он быстро, почти лихорадочно, стал открывать замки один за другим. Дверь с трудом открывалась, что-то ей мешало. Он осторожно приоткрыл ее и выглянул.
Люба лежала без сознания, вся в крови, ее раскрытые сумки были рядом.
Он как можно аккуратнее открыл дверь еще немного, потом втащил Любу внутрь квартиры, еще раз оглядев лестничную клетку. Там было пусто и тихо. Мертвенно горела лампа дневного света, где-то в соседнем подъезде гудел лифт.
Он поднял ее на руки, донес до тахты, уложил, раздел, принес воды, смочил лоб.
Она застонала и пришла в себя.
— Еле дотащилась… — слабо улыбнулась она. — Слав, не смотри на меня так…
Он беспомощно и растерянно топтался, не зная, что делать. Вдруг понял, почувствовал, может быть впервые, что никого, кроме нее, у него нет и уже не будет. О прежних своих марухах, которым нужны были его деньги, он давно забыл, как только она заплатила за него в небольшом ресторанчике в Чертанове, куда он ее впервые пригласил. У него с собой были только доллары, а обменного пункта поблизости не имелось. Пока официант топтался, потея и плохо соображая, но не желая выпускать из рук портрет полюбившегося российскому населению Бенджамина Франклина, изображенного на зеленовато-серой купюре, Люба мило улыбнулась, положила Дону руку на плечо и расплатилась сама. Как выяснилось потом, почти всей своей получкой. И уже после этой истории не пожелала брать у него долг, как он ни старался вернуть…
Я бандит, как-то признался он ей, напившись. Я людей убивал и калечил, от триппера сто раз лечился! Гони меня в шею, может, еще найдешь путного мужика!.. В ответ она только прижимала к себе его голову, гладила пальцами волосы. Ты хороший, если захочешь… Только злой больно на всех. Но это пройдет.
— «Скорую»!.. — он рванулся к телефону.
— Не надо… — слабо сказала она, когда он уже набрал ноль-три. И, приподнявшись на локте, забрала у него трубку и положила на рычаг.
— Принеси лучше анальгин, йод, тряпку и тазик с теплой водой… Там, на кухне.