Неделя холодных отношений
Шрифт:
…Потом ломались льдины под руками Глеба, он в первый раз ушёл с головой в ледяное крошево, пронзительно кричал на берегу Сашка, Глеб выныривал, снова уходил под воду, хрипло успевал дышать, выплёвывать холодную воду, хватался руками за острые ледяные края, кричал…
Подскочив ближе, Сашка видел только глаза отца.
И непривычно белый лоб над его красным лицом.
Уже шёпот.
– Не подходи…, не достаю дна, сейчас.… Немного передохну…. Оттолкнусь…, не приближайся…, даже не думай…
Глеб улыбался мокрым лицом, еле шевеля тусклыми губами.
– …Глубоко, …ногами никак…
Сумев на какие-то мгновения налечь локтем на пока ещё прочный ледяной угол, капитан Глеб, плеская во все стороны прозрачную воду, выхватил из чехла на поясе нож и сильно, сверху, воткнул его в край льда. Качнулся, немного опустившись, подтянулся по грудь, схватился на спасительный нож уже двумя руками.
Всего лишь мгновенье он смог так смотреть на Сашку.
Лицо Глеба опять опустилось под воду. И левая рука тоже.
Дико.
Белый лёд, чёрная взмученная вода и из неё – только рука отца на ноже.
В ужасе Сашка заорал.
Опять толчком, усилием – глаза Глеба.
Выдохнул, слабо выплюнул воду, губы кривые, белые.
– …Сейчас, …ты не, не надо…, передохну только….
Только рука на ноже. Окровавленные порезами пальцы медленно разжимаются.
Только губы, нос… Глаза закрыты тонкой водой.
– … Уходи, … всем объясни, …маме…
Над заливом нёсся крик обезумевшего мальчишки.
– А-а-а! Папа, папа! Не надо, не надо так! Прошу…!
– Уходи…
Сашка вскочил, в ужасе крутанул во все стороны головой.
Тишина, белый лёд, бледное небо.
Скачут только на берегу две вороны.
По крупицам, по вздоху и улыбке отдавал этот отец когда-то свою жизнь этому сыну. И то, что такие малые прикосновения к мальчишеской душе, к его характеру и светлому человеческому дыханию успели, всё-таки, до его взросления, до сложных семейных времён и до расставания сделать их так счастливо похожими, было очень нужным для каждого – и для отца, и для сына. И очень важным для них обоих сейчас.
Как поступил бы отец?!
…Тонкая, стремительная своей жизненной силой осинка росла под ближним обрывом всего лишь пять последних лет. И то, что она изо-всех сил тянулась все эти годы из густой песчаной тени к солнечному свету, заставило её быть очень прямой и прочной, без лишних веток и сучьев.
Чёрный нож «Центурион» с хрустом рубил у самого основания нежную осиновую сущность.
Его отец знал, какой тяжёлый нож в эту пору нужно выбирать для своего сына….
И Сашка не был бы сыном своего отца, если не оставил бы, словно что-то далёкое уже сейчас почувствовав, на прямом и тонком конце срубленной осинки небольшой пенёк необрубленного сучка.
«Зачем? Не знаю…».
И обратно, через секунды, он нёсся по льду свободно, не ощущая тяжёлых, заботливых отцовских запретов.
Нож.
Рука.
Сашка впервые видел такую слабость в отцовской руке…
Упал на залитый водой лёд совсем рядом, сунул тяжёлую и длинную срубленную палку под себя, ухнул свою руку под воду, перехватил там отцовскую.
Дёрнул вверх, насколько хватило сил, получилось удачно, тихое тело без движений легко поднялось из воды до льда.
Сашка перехватил отца за скользкий ворот куртки, потянул на себя, хрипя сквозь зубы.
Ворот склизанул в неокрепших пальцах, Глеб, с закрытыми по-прежнему глазами, опять опустился под воду.
Сашка упрямо, надвинувшись уже грудью на палку и на вовсю хрустевший под ней край льда, сунул руки вдоль отцовской, от ножа вниз, в воду. Там лицо, мягкие волосы.… Опять дёрнул за какую-то одежду.
И снова – молчаливая голова Глеба, опущенный к шее подбородок, закрытые веки, кривые от холода губы.
Силы из мальчишеских рук, те самые силы, что имелись до этого момента в тех руках соответственно совсем не мужскому возрасту, ушли. Воротник отцовской куртки опять начал выскальзывать из окоченевших Сашкиных пальцев.
Со страшной злостью Сашка бухнул собственную голову в холод воды.
Схватил там зубами воротник, секунды передышки стали для его рук спасением, сразу же удалось просунуть приготовленный ремень прочной петлёй вокруг тела отца, свободный конец Сашка, отпрянув назад, на лёд, и с выдохом выхаркнув воду, высунул наверх.
Ещё две секунды – и получился узел ремня на тонком конце осиновой дубины, ещё мгновение – и Сашка в непонятном своей неосознанностью прыжке назад, от полыньи, отскочил от края льда, от мрачной холодной темноты, и потянул, вцепившись в палку, за собой Глеба.
Голова и безжизненные плечи появились надо льдом.
Упираясь башмаками в надёжную уже всего лишь в нескольких метрах от полыньи снежную поверхность Сашка, ревя и размазывая по лицу горячие слёзы и прилипшие к щекам мелкие хрупкие льдинки, тащил за собой отца.
Куртка Глеба задралась о край сильно окровавленного в том месте льда, его ноги в тяжеленных, намокших башмаках всё никак не поднимались из воды.
Сашка из последних сил дёргал спасительно длинную палку.
– Давай, давай же…!
Выволок.
Лежит, неподвижное лицо в маске множества налипших на ресницы, на веки снежинок.
И опять…. Откуда мог знать он, сын капитана Глеба Никитина, что именно сейчас не стоит бросаться с тоской и сопливыми вскриками на грудь к отцу, а необходимо просто тащить его, в петле на поясе, на верёвке, на неуклюжей осиновой палке, по снегу, мокрого, к берегу, к берегу…?!