Неделя холодных отношений

ВИН Александр

Молча полетел в зените пульсирующий огонёк самолёта.

– Это в Данию, вечерний рейс.

Капитан Глеб Никитин смотрел в ту же самую точку небесного пространства.

– А ты откуда знаешь?

– Летал на нём. В Копенгаген. Два раза…

Потом, после совсем уж вечернего совместного кофепития, Сашка ещё раз потревожил отца вопросами о выстреле.

– Представь, придумали они испугать один раз, завтра захотят ещё, потом ещё…. А вдруг в кого из нас попадут нечаянно? Или чаянно?

– Этот

человек рассчитывает на нашу вполне определённую ответную реакцию. Он ждёт, что утром мы с тобой выскочим из леса, как два описавшихся от ужаса зайчика из шляпы жестокого фокусника, прижмём ушки и изо-всех сил поскачем в сторону справедливого прокурорского реагирования…

А мы – не выскочим. А он – окажется в страшном недоумении. Его варианты ужасно неприятно запутываются! Я на его месте, не заметив нас завтра в городе, решил бы, что мы с тобой уже порознь….

– Как это?

– Ну, что я вроде как задушил тебя за постоянное непослушание или ты меня отравил некачественной мясной подливкой…. Короче, что здесь у нас с тобой полная клиника и непонимание. Здоровые люди ведь так после обстрела не поступают, а?

– Согласен с тобой. Особенно насчёт мясной подливки.

Они ведь решили ждать – и ждали.

Всего.

Завтрашнего утра, теплого солнца, прочного льда на заливе, неразумных птичек, непременно запутающихся на рассвете в их силках; ждали своих нечаянных сил, терпения, невероятно радостных новостей, доброго спасения, еды…

Лежать лицом вверх было легче всего, руки сложены на груди – так теплее.

– Я долго думал, целые годы, и поэтому могу точно сказать, что друзей у меня нет. Это правильно и взвешенно. Один мальчишка, одноклассник, встреченный как-то через много, очень много лет, признался, да и то не мне, а моей маме, твоей бабушке, что мы с ним – разные.

Он прав – я и есть разный по отношению к почти всем людям. Это не хорошо и не плохо. Это просто факт.

Сначала я просто не хотел бы быть незаметным в толпе, существовать всю жизнь в роли одного из многих; потом прочитал, что толпа не бывает гениальной – это удел единиц.

Страшная и неправильная для думающего человека вещь – масса. Это множество людей без особых достоинств, это – средние, заурядные люди.

Философы утверждали, что человек массы – это тот, кто не ощущает в себе никакого особого дара или отличия от всех, хорошего или дурного; кто чувствует, что он точь в точь, как все остальные, и притом нисколько этим не огорчен, наоборот, счастлив чувствовать себя таким же, как и все.

И опять – вынужденно тонкий в эти непростые дни слух капитана Глеба Никитина его не подвёл. Под лесной темнотой, в тишине ночного костра, отвернувшись к корягам старого пня, озабоченный только ему ведомой важной причиной, тихо плакал его замечательный сын.

– Ты

не заметил, что по ночам становится как-то понемногу прохладней? Зима, что ли, на дворе?

– Я к утру колочусь на своей лежанке так, что окрестные дятлы скоро от зависти сдохнут.

– Тогда спокойной ночи, сын.

– И тебе спокойной ночи, папа.

Алчность

– И ещё один вопрос к вам, Кирилл Валентинович….

Старший из собеседников аккуратно промокнул губы льняной салфеткой и в очередной раз взглянул на него приятными карими глазами.

– По вашему мнению, кроме того количества рекламных мест, которым «Новый Альбион» оперирует в настоящее время, есть ли ещё реальный резерв для установки в городе новых щитов? Какой дополнительный объём можно принимать в расчёт? Двести, триста мест? Или…?

Не всякий услышавший, как тщательно этот невысокий, со вкусом одетый мужчина выбирал и проговаривал обычные слова, мог догадаться, что он заикается. За короткими точными фразами следовали вполне уместные паузы, в трудных местах он умело улыбался, помогал себе лёгкими взмахами пальцев.

Заставить человека немедленно говорить, подловив его на аппетите, не давая ему возможности как следует прожевать вкусную пищу, – элемент высшего пилотажа переговоров. Ожидая ответа Кирилла, старший снисходительно улыбался.

– В городе – нет…

Кирилл раскраснелся от еды, отдышался, вытер салфеткой пот со лба.

– В самом городе значимого резерва нет. Это точно. А вот когда сейчас решения по прибрежной зоне будут принимать – там, действительно, мест на триста можно будет рассчитывать.

Его спутники переглянулись.

– Ещё нужно учитывать порт, развитие его инфраструктуры. В этом районе много чего возможно сделать. Во втором квартале текущего года к нам от грузооператоров, от стивидорных компаний пошло много заказов. В порт сейчас приходят структуры крупные, значимые, вот они формируют свои рекламные бюджеты на длительные сроки, на перспективу. Платят дисциплинированно. С ними приятно иметь дело.

– И, всё-таки, город – это же основное рекламное пространство. С кем, на ваш взгляд, можно ещё поработать, чтобы иметь возможность предлагать клиентам полный пакет?

– Ну, монополист на уличные перетяжки в городе – трамвайное депо. Размещение рекламных конструкций на столбах, то есть на осветительных опорах, – это «Горсвет», но они в нашем деле полные профаны, работают спустя рукава. С этими договориться будет очень просто.

– Да брось ты, Кира, лечить нас тут! Прописные истины городишь, по ушам дяденькам ездишь?! Ты лучше поподробней о главных конкурентах сказку какую-нибудь хорошую нам расскажи. Ну, есть у тебя что свеженькое на эту тему?

Молодой парень, развалившийся в кресле напротив Кирилла, неожиданно заговорив, даже не взглянул на своего старшего коллегу.