Неделя в декабре

Фолкс Себастьян Чарльз

— А ты садись вот здесь, — велел Рэдли.

— Сэр, мне нужно пойти и…

— Делай что тебе говорят, — сказал Рэдли, и голос его прозвучал ближе к восьмерке, чем к четверке.

Но мальчик все равно вышел из класса.

По окончании урока Рэдли задержал обоих.

— Я требую, чтобы вы больше так себя не вели, — сказал он.

— Не лезьте не в свое долбаное дело.

— Да, вот именно. А то мы знаем, где вы живете.

— Сомневаюсь, — сказал Рэдли. — В любом случае я не советовал бы вам соваться туда.

Что-то в его голосе оказалось хорошо им понятным; оба сникли.

— Ну смотрите… — начал один.

Им нужно было ответить какой-то грубостью, чтобы не потерять лицо.

— Да, вот именно. Если честно… Ну смотрите, — подтвердил другой.

И они ушли, волоча ноги.

— Да. Вот именно, — громко произнес им в спины Рэдли.

Он ощущал себя сильным, полным решимости. Та потаскушка, Миранда, тоже не проявила к Джейсону Пёссу должного уважения.

V

В Феррерс-Энде Ральф Трантер деловито отстукивал рецензию для «Жабы». Посвящалась она книге, которую Трантер уже отрецензировал, подписавшись собственным именем, в новом ежемесячнике «Перспектива», теперь же он спешил донести до читателей «Жабы» правильное представление об этой поделке, отнять у ее автора те крохи утешения, которые тот мог выковырять из прежнего, подписанного Трантером отзыва.

Сочинение рецензий доставляло ему наслаждение, тем более что с годами он изрядно поднаторел в этом занятии. Один из секретов Трантера состоял в том, чтобы окрасить своим мнением все, что ты о книге пишешь, создав в итоге не школьный ее пересказ, взятый в скобки двумя оценочными абзацами, первым и последним, но яркую картину, плотно переплетая описания и суждения. Разумеется, иногда приходилось словно бы отступать в сторонку, чтобы потом с большей уверенностью настаивать на своих оценках, — так было, например, с книгой Александра Седли «На распутье зимы». Насмешки, которыми Трантер счел необходимым осыпать ее, не вмещались в рамки обычной рецензии. Он полагал, что обязан привлечь читателя на свою сторону, показать ему весь ужас совершенного А. Седли мошенничества. И потому выпалил в него из обоих стволов и послал за новым ружьем. «Провинциальное, узколобое англичанство… обвешанное похвалами всех, кого мы привычно подозреваем в причастности к столичной команде снобов… серенькие психологические наблюдения… ненамеренно смехотворные сопоставления… вгоняющие в краску стыда витиеватости».

Увы, это не сработало. Один-два рецензента выразили вслед за Трантером разочарование: Седли, похоже, не способен что-либо сочинить, однако большинству книга понравилась, и этиобъявили, что станут с нетерпением ждать новых произведений «многообещающего дебютанта». Трантера их мягкотелость не удивила, она лишь подстегнула его к дальнейшим действиям. И две недели спустя, в «Жабе», он перешерстил этих рецензентов одного за другим, показав, что все они — старые университетские приятели Седли (анонимный рецензент не обязан упоминать о собственном университетском знакомстве с издателем «Жабы»), и намекнув, что те из них, кого Седли не подкупил, были членами безответственной клики гомосексуалистов. То обстоятельство, что Седли, далеко не гей, был мужем на редкость красивой консультирующей онкологини и отцом четверых детей, для Трантера значения не имело, поскольку люди типа Седли всегда тяготеют к какому-нибудь извращению — это просто часть их образования.

Однако остановить панегирическую свистопляску не могло, похоже, ничто. Несколько недель спустя жалкая книжонка попала в предварительный список из шести романов, претендовавших в том году на премию «Кафе-Браво» за литературный дебют. Трантер решил, что это событие требует от него новых диверсионных действий. И, увидев в опубликовавшем список журнале сообщение о том, что в хэмпстедском книжном магазине в среду в 5.30. Седли будет читать отрывки из своего «получившего широкое признание» романа, Трантер уже в 5.10 сидел с бокалом «Риохи» в центре зала, прямо у прохода.

Седли, появившийся с опозданием, выглядел взволнованным. Ужасные пробки, объяснил он директору магазина и, прежде чем предстать перед устрашающе многочисленной публикой, торопливо осушил бокал вина.

— Здравствуйте, Александр, — сказал Трантер, подойдя к автору, который стоял за полкой с путеводителями и готовился к выступлению. — Как дела? Вы немного запоздали.

Седли, казалось, задохнулся и с трудом сглотнул.

— Я… э-э… не ожидал увидеть вас здесь. Вы же понимаете… э-э… коллега по цеху, так сказать. Обычно на такие встречи приходят, ну вы и сами знаете, простые читатели.

— Да нет. Мне действительно хотелось заглянуть сюда. Тем более я и живу на этой улице.

Во всяком случае, на А1, подумал он.

Самая удивительная особенность литературных вечеров, как давно уже понял Трантер, состоит в том, что, когда ты заговариваешь с человеком, чью книгу тебе случилось печатно высечь, он не пытается расквасить тебе нос или облить тебя вином. Напротив, он непременно ищет твоей дружбы. Скорее всего, он считает, что лишь унизит себя, врезав тебе коленом в промежность, а для подобных «жалких олухов» самое главное — сохранить лицо или доказать, что они обладают именно теми качествами, в наличии коих ты им публично отказал.

— Как бы то ни было, желаю удачи, — сказал Трантер и вернулся на свое место у прохода.

Седли встал за кафедру и начал, нервничая, объяснять, почему он взялся за перо и, в частности, как ему пришла в голову мысль написать «На распутье зимы».

А Трантер, убедившись, что находится на линии его взгляда, начал позевывать. Затем Седли принялся читать — сочным, немного подрагивавшим голосом — описание своих отношений со строгим отцом или с кем-то еще. Трантер недоверчиво приподнял бровь и окинул взглядом публику, словно вербуя тех, кто разделяет его чувства. Этот малый, наверное, шутит, не так ли?

Дородная женщина в шапочке с помпоном задала Седли благосклонный вопрос, и он, ответив, перешел к «сцене на приеме», в которой его бледнолицый герой непостижимым образом привлекает внимание некоей тонкой и гибкой девицы.

По ходу чтения этой сцены Трантер прибавил своим зевкам звучности, отчего они обратились в неверящие стоны. Половина публики обернулась, чтобы посмотреть на него, да и глаза Седли, заметил Трантер, тоже оторвались ради этого от страницы. Последовала неприятнейшая заминка — найти нужное место Седли удалось не сразу. Когда же он возобновил чтение, Трантер снова огляделся по сторонам, на сей раз широко раскинув руки в жесте, говорившем: «Ну, знаете ли, да что же это, в самом деле, такое?» В ответ кто-то тихонько захихикал у него за спиной, и покрасневшему Седли снова пришлось оторваться от книги.

Он получил еще один благодушный вопрос — от подсадной утки, решил Трантер, из рекламного отдела издательства, — а затем, приняв торжественный вид, перешел к тому месту романа, в котором тонкая и гибкая девица завлекает и обманывает его второе «я». Трантер помнил этот эпизод, но только теперь, услышав чтение Седли, сообразил, что он был задуман как волнующий — возможно, даже «трогательный».

Трантер откинулся на спинку стула и зевнул намного громче — можно сказать, взревел. Затем всплеснул руками, еще раз огляделся вокруг, настоятельно постукивая пальцем по облекавшим его запястье часам, словно желая сказать: большое спасибо, конечно, но кое-кому и работать приходится — да просто жить, — нельзя же столько времени слушать вот это.