Неделя в декабре
Шрифт:
В конце концов он поднял к ней взгляд, вздохнул:
— Хотите увидеть ее фотографию?
— Давайте. — Изобразить энтузиазм Дженни не удалось. Габриэль подошел к письменному столу, достал из его ящика старый мобильный телефон, сказал: — Она здесь. Я сделал ее в Стокгольме.
— Так покажите же.
— Не могу. Батарейка сдохла, а эту модель больше не выпускают.
— Надо было выгрузить ее в компьютер.
— Знаю. Но теперь уже поздно.
— Тогда просто выбросьте телефон. Проку от него все равно никакого.
— Тоже верно.
И Габриэль уронил мобильник в корзину
— Вы же все равно достанете его оттуда, как только я уйду.
Габриэль снова взглянул в окно, на серую реку.
— Полагаю, искушение такое появится. Положить подобным вещам конец — дело трудное. Мечтам. Да еще и навсегда. Знаете, я вот как поступлю. Если вы откажетесь от «Параллакса», я зашвырну телефон в Темзу.
— Но я люблю «Параллакс», — сказала Дженни.
— И я любил Каталину. И не исключено, что оба мы утратили связь с чем-то важным. Не исключено даже, что все мы ее утратили. Вы, я, Адам. — Он опустил взгляд на стол, на вечернюю газету со статьей на первой странице, рассказывающей о том, что Уолл-стрит терпит все большие убытки. — Вон и банкиры заключают нынче пари об исходах других пари, посвященных исходам третьих.
Дженни встала:
— Вы когда-нибудь приходили к Адаму с кем-то еще?
— Нет, какой смысл? Он бы этому не обрадовался. Или просто не заметил бы нового гостя.
— А что насчет вас? Вы никогда не хотели, чтобы кто-то составил вам компанию?
— Вы…
— Вечер у меня свободен. Я буду рада пойти с вами. Может, вам от этого легче станет. А после посидим в ресторане. Сегодня моя очередь платить.
Они поехали поездом, позволявшим сэкономить пару минут, — правда, он оказался переполненным, отчего им пришлось стоять в проходе между вагонами. Поезд шел через Пимлико, двумя днями раньше этим же путем проследовал Хасан аль-Рашид. И когда состав выбрался на мост Гросвенор, Габриэль вдруг потянул вниз скользящую раму дверного окна, достал из кармана старый мобильник и выбросил его наружу, постаравшись, чтобы он улетел как можно дальше.
Дженни смотрела, как телефон перелетает через низкие перила моста, как он миг-другой рассекает воздух, прежде чем кануть в воды Темзы.
В 6.30 вечера Джон Вилс ехал из аэропорта домой в замусоренном бесплатными газетами вагоне метро. Он в последний раз, просто для пущей уверенности, заглянул в память входящих сообщений своего зеленого мобильного телефона. Вот оно — во всем неприкрытом великолепии шрифта сансериф. Крупными буквами: «О’Бублик», имя отправителя; под ним, буквами помельче, первые слова сообщения: «Подтверждаю, продажа ревматизма…» Вилс нажал на кнопку «Показать», чтобы прочесть остальное: «…завершена в указанное время. Все сброшено».
Вилса буквальным образом пьянила мысль о том, что он удачно завершил крупнейшую в его жизни финансовую авантюру. Размеры фонда могут удвоиться. Его, Вилса, имя станет внушать еще большее благоговение. Он разбогатеет, как никому и не снилось. И все-таки его ликование подтачивалось страхом, что он проглядел какую-то насущную мелочь, способную даже на этом, последнем, этапе операции испортить все. Да нет, не проглядел. Он тысячу раз обдумал каждую деталь. Потратил
Тем не менее его не покидала легкая веллингтоновская грусть победителя, почти такая же неотвязная, как грусть побежденного. Где они, те новые миры, которыми ему еще предстоит овладеть? Впрочем, пока поезд летел, погромыхивая, мимо подступавших к нему почти вплотную стен туннелей, Вилс испытывал прежде всего удовлетворение — он добился цели своей жизни. Миллиарды фунтов и долларов, не достигнув мест, в которые они текли, сменили свои маршруты и отправились на банковский счет, помеченный одним словом: «Вилс». Он откинулся на плюшевую спинку сиденья и вздохнул.
В 7 вечера Р. Трантер вышел из станции «Гайд-парк-корнер», на которую еще ни разу не заглядывал. Он был в смокинге, взятом напрокат на Холборн — с широкими лацканами и еле уловимым запашком давних банкетов и нафталина. Он уже подходил к вращающимся дверям отеля, когда мимо него пронесся по тротуару велосипед с выключенным фонариком, заставив Трантера отпрыгнуть в сторону.
Трантер коротко выругался, но тут же велел себе успокоиться. На голове велосипедиста, промелькнувшего в свете, который лился из окон первого этажа, сидели, погуживая, наушники, и, стало быть, услышать летевшие ему вслед ругательства он все равно не мог.
«Парк-лейн Метрополитен» был отелем совсем новым и размеры имел внушительные. Впрочем, он уже успел привлечь немало хорошо одетых, но явно доступных женщин, которые расположились в его атриуме на расставленных полукругом плюшевых диванчиках. Трантеру удалось не встретиться ни с одной из них глазами, пока он, склонив голову, шел к лифтам, к дальней от дверей стене вестибюля, на которой висела обтянутая черным фетром доска с белыми буквами: «Вручение премии „Книга года“, присуждаемой „Пицца-Палас“. Люкс сэра Френсиса Дрейка, шестой этаж».
Он поднялся в лифте — во рту сухо, ладони влажны. Двойные двери разъехались, явив взорам Трантера около четырехсот человек, они стояли небольшими группками, держа в руках бокалы с напитками. На Трантера накатила рефлекторная паника, знакомая ему со времен университетского «Герба короля», однако его литературный агент, Пенни Макгуайер, была, в кои-то веки, уже на месте и ожидала его. Он стойко претерпел ее слегка отдававшее чесноком объятие, мысленно поздравив себя с тем, что не пожалел денег на покупку нового бритвенного лезвия.
— Как ты, РТ? Нервничаешь?
— Нет, все в порядке.
Трантер окинул взглядом зал. Зал наполняли люди, которых он не любил, улыбавшиеся самодовольно и уверенно, наливавшиеся дешевым шампанским.
— Что представляет собой Энтони Кейзнов? — спросил он.
— А вон, видишь, тот тип у окна, — ответила Пенни, крупная женщина в синем платье с приколотым к лифу букетиком цветов.
Трантер посмотрел, куда указывал ее палец, — на мужчину лет сорока, беседовавшего с двумя хорошенькими женщинами, брюнеткой с восточными чертами лица и искусно растрепанной блондинкой. На нем была домашняя, зеленого бархата куртка.