Недоброе утро Терентия
Шрифт:
Не долго бежал. Кажись даже крики слышал, да волка рычание! Точно думаю — гадины тама! Деревья расступились, да на поляну выбежал. А там уже драка полным ходом! Волчок с гадиной сцепился. Повалились на землю. Катаются! Волк заразу эту рвет, аж ошметки с нее летят! Вижу, молодец он, дык на душе все же камень... И тут зараза эта! Добралися гадины и сюда! Вторая гадина в стороне. У дерева возится, шебуршит, да шипит че-то! Подбежал к ней и с ходу в рыло молотом ей! Не ожидала гадина меня, да пропустила удар! Вмазал ей, так, наотмашь, да с оттягом. Чтобы наверняка! Я же не знаю, сколько их тут! Вижу —две. Дык, сумерки же еще! Перед рассветом, солнышка еще не видать, темновато. А в лесу оно еще темнее! Деревья черные стоят, да кусты косматые. Будто твари такие-же! Вмазал гадине по башке, покатилася она в кусты от дерева того, гляжу: А там, — пацан к дереву привязанный! Мальчишка самый настоящий. Годков десять! Из — «наших» он! Рыженький такой, да лохматенький. Глаза большие, желтые-желтые! И ушки на макушке у него — треугольничком такие. Да руки с коготками. Будто котик он! Красивый такой мальчишка. Только напуганный совсем. Дрожит, плачет,
Волк с гадиной своей справился. Оббежал вокруг. Вроде никого больше нету! Я пока пацана отвязал. Распутал узлы эти поганые, да веревки скинул с него. Он меня тоже боится, шипеть начал, зубами руку ухватит пытается! — Не боись! — говорю. — Чай — не твари эти! Звать-то тебя как? — спрашиваю. Перестал он кусаться. На меня, да на волка поглядел, да понял видать, что обижать его не собираемся. Успокоился весь. — Степан я! — говорит. — А вы кто?
— Я Терентий буду. Он — волчок! С города едем. Домой. В Зареченку!
Он мне на руки так и упал. Обессилил совсем! Подхватил я его, да в машину отнес. Усадил в кабину. А он трусится еще. Перенервничал здорово... Волк к нему подсунулся, прижался боком своим к пацаненку этому. Греет! Степан сначала волка побаивался, дык понятное дело! Волчара-то дикий зверь, огромный, матерый! Только волк ласково к нему, даже лицо лизнул. Да я подбодрил. Мол — свои! Обнял волка Степан. Лицом в мех его густой уперся. Плачет...
— Это кто-же тебя так? — спрашиваю.
— Кирсан! — говорит. Да злобно так. Что-то еще хотел он сказать, да спохватился! — Тут где-то Аленка... Сестрица моя! — говорит. — Нас еще с вечера тут привязали. Чтобы тварям этим отдать! — Ох епть... Ну мы и искать! Кругом все разов десять оббежали. Все обшарили! Нету! Волк только веревки нашел коло дерева одного да ленточку красненькую. От платюшка Аленки — сестрицы его! Все. Ничо больше нету! Дажить крови нигде ни капельки. Все обсмотрел, да обнюхал волчок. Вернулись к машине. Совсем поник Степан. Сидит слезы по щекам. Волк ему нос под ладонь засунул, чтобы гладил, да отвлекся как-то. Я машину завел. Тронул. Еду потихоньку. Да вопросы у меня! — Это что еще за «Кирсан» такой? Что же это за скотина такая, что детей-то, к дереву привязывает?!
Плачет Степка, да рассказывает: — Староста наш. Деревенский! Он всех так, кто не с «обычных»! Соседей наших. Дядю Игоря и жену его — Миланью! И папаньку моего и сестренку... — глянул на меня Степан, да снова в слезы! Волчок сам дажить заскулил, да к Степану еще ласковей. Жалко ему Степку-то! И мне жалко! Только чую, дела тут творятся, ох недобрые...
— И где тот Кирсан? — сам спросил, а сам понимаю, уже где...
— В деревне он! Дом себе наш забрал. Большой самый! Папанька его строил для нас с маманькой, да сестренкой — Аленушкой. Жили чтобы... А он, как из тюрьмы вышел, так все к маманьке моей хотел в гости прийти, да не пускала маманька его! Говорила — Я замужем! Да все равно ему — настаивал! Еще говорил, мол: «Дура — со зверем живешь!» Это потому, что папа — такой. Как и я! И как сестрица моя... А мама — с «обычных»! Да еще про нас с Аленкой много всякого говорил — что «зверьки» мы! Мама отцу и пожаловалась. Набил ему морду папанька тогда. Здорово набил! И дружкам его — тоже набил! Чтоб не рыпались. Папанька же сильный, не то, что эти... Они и успокоились. А как зараза та началась, люди к нам поехали с города. Бежали от напасти той! Одна семья приехала, из «наших». Оружия много привезли, говорили — оборону делать надо! Да оружие то, за так всем и раздавали! И Кирсану давали. Он со своими дружками-то и набрался оружия того. А потом их убил! И в лес унес. От глаз подальше. А я — то видел! Сложили они тела людей тех, да и оставили там. Сразу твари тогда пожаловали! Видать на запах крови пришли! Забрали твари тела, да утащили. А куда — не знаю! В сторону города кажется... А Кирсана с его дружками — не тронули! Кирсан, тогда видать и смекнул — чтобы их не трогали, твари-то эти, он всех, кто не с «обычных» и в лес! И нас так... Папаньку застрелил. А сестрицу и меня — его дружки, так в лес отвели. Видать убивать — рука не поднялася! Привязали, да и бросили... А сам Кирсан — с маманькой в доме нашем. Живет гад, да маму там держит! Да бьет ее, чтобы убежать не думала! Дружки его так говорили, когда меня привязывали...
М-да. Вот такая гадость выходит. Сволочи — да и только! Но, пацану — точно домой нельзя. Снова у дерева окажется. Или сразу грохнут! И чо? Ехать? Чтобы пацан маму свою тут оставил?.. Тоже оно не правильно! Понял я, что делать дальше... Ну а чо тут непонятного? — Скот этот Кирсан! — говорю. — А маманьку твою, выручать надо!
Обрадовался Степка. Враз реветь перестал, подскочил, и ну тараторить: Да какая у него маманька хорошая, да добрая! Да какие она пироги печет! И что ее Серафимой звать, да как и ангела небесного! Да как песни умеет петь, да сказки какие знает! Да математику умеет и писать-читать умеет, и их научила, да вышивает, да рубахи шьет, да хлеб печет, да вареники лепит и с творогом, и с вишнями, да...
— Стоп! — говорю. — Сколько их?
— Кого?
— Дружков-то тех! У Кирсана что! — вот балда! Как про пироги, да вареники вспомнил, дык все сразу с головы вылетело у него.
— Четверо! Пятеро с ним. С Кирсаном!
— Оружия много?
— Не, так — ружья. Двустволки охотничьи. У Кирсана только автомат!
— Хреново... Собаки в деревне есть?
— Нету. Они собак сразу подушили, чтоб не лаяли. Не привлекали этих... Тварей!
— Ясно. Это хорошо, что собак нет! Где хата ваша?
Почесал он темечко, прикинул. Даже пальцем потыкал: левее, правее... Наконец определился. — У края деревни она. Если от сюда — то с восточной стороны! Направо нам надо. Там еще забор высокий, да дорога в обход имеется. Знаю дорогу!
— Показывай!
Проехали
Ну, с Богом!
Оставил я их. С волчком-то! Волку строго-настрого приказал, чтобы пацана оберегал! Ну это так, нервное… Волк-то и сам понимает, что ему делать! Пошлепал я через лесок, там тропок нет вовсе. Никто не ходит тут. Немного только трава примятая. Это после «разведчиков» моих! Реченька там такая, неширокая совсем. Так, чуть ручейка по шире. Перепрыгнул с разбегу. Еще пробежался. Сразу лес закончился. Забор впереди. Прямо коло деревьев! Нехорошо так, неправильно так делать! Лес убирать надо от ограды! Хоть на пару метров… Чтобы видно было периметр, да с дерева никто не перепрыгнул. Зверь какой хищный. Дык, мне же на руку это! А забор… Высокий конечно. Из досок и бревен сколочен, только кое-где ветки в прорехи по заткнуты. Видать не стали заморачиваться с ремонтом. Так – тоже мне плюс! Не стал по деревьям скакать. Хотя планировал так залезть! Нашел прореху широкую. Ветку выдернул аккуратненько. И туда! Там еще трава высокая. Да кусты. Красота просто! Прошлепал еще метров сорок. Вдоль забора. Присел в траву. Вижу — хата! Большой дом, добротный. Старался отец Степана! Угу, теперь в хате этой, твари те обитают... Не люди — то, чтобы вот так с другими поступать! Крыльцо увидал. Да нет там никого! А где? Степка говорил — мужик должен быть один там. Только хотел еще подойти, уже приготовился, ноги разогнул... — Руки вверх!
Тьфу, зараза... Обернулся. Стоит мужик. С ружжом. Ствол мне в бок направил. И как гад подкрался-то?! А сам не бандит вовсе. Не с таких. «Такие» были, когда магазин грабить приходили! Их дядька Вий тогда обломал. Вот те, точно бандиты были! Рожи наглючие, сами злющие. Дык, в глазах — лють холодная. Точно — убивцы! А этот... Вижу, что пахарь! С плугом еще вчера землю пахал, да хлеб сеял. Сам — в годах уже, так за шестьдесят далеко ему. Ружжо то держит, да руки трясутся. В глаза мне глянуть боится! Ну чо делать... Мне-то, раз плюнуть — его прибить! Махану рукой, да ружжо отобью в сторону, и в морду кулаком! И дело с концами. Только не охота мне его убивать. — Слышь, отец. — говорю. — Ты не стреляй! Вижу, что не бандит. Не бери грех на душу! Терентий — меня звать. Из Зареченки я. Мож и знаешь меня?.. Я за матушкой Степкиной пришел. За Серафимой! Заберу и уйду. Никто и не пострадает. Разойдемся миром! Добро?
— Как ты сказал? Ишь ты, сынок у меня какой выискался. Весь в меня, ага! Знаю я тебя... С Зареченки такого. Только не отпущу я тебя! Мне за тебя Кирсан хлеба даст. И крупы еще. Самому семью кормить надо! А таких как ты, зверь поганый, — в лес! Чтобы твари те тебя сожрали, а нас, людей не трогали! Оно видать из-за вас все так! Бог на людей гневается, что со зверьми живем, да детей от таких-же зверей родим. Вот и карает нас из-за вас таких...
Не дал я ему договорить. Видит Бог, по-хорошему хотел я! Только он про зверей-то начал, так у меня в душе снова волна та черная и поднялась. Внутри где-то зародилась, выросла, и всего меня и накрыла. Да так, будто огнем ожгло! И в глазах зарябило. И медленное все вокруг сделалось, как и в детстве, когда грабить меня приходили. Будто под водою все движется. Плавно так. Муха вроде мимо летит, но только не быстро как обычно они, а навроде плывет так в водице. А я, будто пружина сжатый, резкий, быстрый, — вот, вот выстрелю! Крутанулся я на месте, правой рукой за стволы ухватил ружье его, а левой — ему в нос! Даже удара не почувствовал. Будто сквозь масло прошло. Хлоп — и покатился мужик. Замертво упал. Он дажить и не понял, что произошло! Только успел он за скобу спусковую дернуть. Стрельнуло ружье со ствола с одного. Плохо оно конечно, но ничего уже не поделаешь! Обшарил я его карманы, еще пять патронов выудил оттуда и за хату его заволок. Чтобы сразу не заметили, если войдет кто во двор. Забрал его ружье, заряды проверил. И к дверям ходу! Замок наружный висел там. На цепочке такой. Я его одной рукой сорвал, отшвырнул в сторону и дверь распахнул. Так мне сразу в морду-то и прилетело! Сковородкой вмазали. Не особо-то и больно, только неожиданно! Смотрю, баба стоит. Сковороду держит. Волосы светлые, да глаза — зеленые-зеленые! Сама худая-худая. Как осиночка! В ночную сорочку одетая. Симпатишная дажить очень! Лицо такое овальное, щеки гладкие, да ямочки на щеках тех. И веснушки. Много-много! Понравилась мне она. Лицо красивое! Только побитое лицо ее. Здорово побитое. Видно щека опухшая, да глаз подбитый. Еще шея в царапинах красных. Били бабу. Да видать кулаками били. Вон аж губа разбитая! Жалко ее стало. Враз у меня от этого, та муть черная в душе отлегла. Успокоился я. А на тех, кто бил — наоборот разозлился! Вот думаю — козлы! Это кто-ж бабу бить то сподобился? Сами небось такие-же как и баба. С мужиком пусть потягаются сперва! Тьфу... Узнаю, думаю — нос в щеки вобью враз!