Недостающее звено
Шрифт:
Когда два года спустя в лагерь Джейн Гудолл приехал фотограф Гуго ван Лавик снимать шимпанзе, ему так же, как прежде ей самой, пришлось выдержать испытательный срок, пока животные присматривались к нему, привыкали и постепенно начинали считать своим, — только после этого они стали вести себя естественно и в его присутствии. Однако — и это свидетельствует о сообразительности шимпанзе — они быстро ассоциировали его с Джейн, своим другом, и процесс привыкания занял всего месяц. Исследования Джейн и фотографии Гуго (теперь они муж и жена) раскрывают перед нами мир человекообразных обезьян, чей физический склад и социальная организация дают обильную пищу для построения гипотез о происхождении человека.
Крупные человекообразные обезьяны предстают перед нами в искаженном виде, так как мы наблюдаем их глазами современного человека в обстановке, настолько очеловеченной,
В 1968 году мне довелось побывать в угандийском лесу Будонго, и я особенно остро ощутил всю беспощадность этого наступления. Будонго — удивительное место: огромные деревья, сочная тропическая зелень и тишина, такая, что слышен свист ветра в крыльях, когда на ближнюю вершину опускаются птицы-носороги. Впрочем, тишина в лесу стоит только до тех пор, пока какая-нибудь группа обитающих там шимпанзе не примется пронзительно кричать, взвизгивать и ухать, оповещая всех и каждого, что они отыскали фиговое дерево, все в спелых плодах. Но шум быстро стихает, и наблюдателю, притаившемуся внизу в надежде увидеть шимпанзе, начинает казаться, будто безмолвный лес необитаем. Шимпанзе, если только они не перебираются на новое место и не кричат, ведут себя поразительно тихо. Помню, как-то утром я лежал под кустом, рассчитывая, что шимпанзе, которые несколько минут назад поднимали невероятный гам, в конце концов направятся в мою сторону. Кругом царила полная тишина, и просто не верилось, что в какой-нибудь сотне метров от меня за непроницаемой завесой зелени 20–30 крупных животных спокойно занимаются своими обычными делами: едят, лазают по веткам, обыскивают друг друга. До меня доносился только один звук: еле слышное зудение. Это километрах в пяти работала лесопильня. Лес Будонго — государственная собственность, и в нем идет планомерная добыча древесины. Я лежал и думал, различают ли шимпанзе этот звук или, давно свыкшись с ним, обращают на него не больше внимания, чем на жужжание насекомых.
В листве позади меня раздается шорох. Я осторожно поворачиваю голову и прямо перед собой вижу гуттаперчевую морду, всю в тревожных морщинах. Ясные карие глаза заглядывают в мои и вдруг исчезают — словно чеширский кот в "Алисе в стране чудес". Невозможно уловить ни малейшего движения, но передо мной вновь нет ничего, кроме зеленой завесы листьев. По-видимому, остальные шимпанзе оповещаются о моем присутствии: полчаса спустя я слышу их крики гораздо дальше.
Тупайи, которые теперь обитают в Юго-Восточной Азии, очеь похожи на тех мелких насекомоядных зверьков, которые внешне напоминают крыс, о как считается, стали предками всех приматов. Это настоящие четвероногие, и их пользы завершаются когтями, а не плоскими ногтями, как и других эволюционно более развитых приматов
Тревожные морщины? Они есть у всех шимпанзе — то есть морщины. Тревожными они показались мне, человеку XX столетия, который знает, что у шимпанзе есть причины для тревоги. Сами они живут в этом лесу без забот и тревог, как будут жить и дальше, если оставить их в покое. Здесь их родной дом. И они будут по-прежнему процветать здесь… если их оставят в покое. Когда я вспоминаю все это и заставляю себя взглянуть на шимпанзе как на хозяина здешних мест, он перестает казаться беззащитным и жалким. Отодвиньте человека в прошлое на несколько миллионов лет, отберите у него все то, что сейчас стало угрозой для шимпанзе, и пропасть между ним и человекообразными обезьянами заметно уменьшится. Возможности человека сокращаются, обезьян — увеличиваются. Особенно ясно это стало теперь, когда исследования таких ученых, как Гудолл, Фосси и Шаллер, открыли нам, насколько сложны и тонки
Держа все это в уме, мы теперь можем вернуться в те времена, когда людей еще не было вовсе, и рассмотреть приматов в целом, чтобы попытаться понять, почему не полуобезьяна и не низшая обезьяна, а человекообразная обезьяна — причем только одна — пошла путем, на который не вступил никакой другой примат. Для начала нам следует разобраться в способах передвижения приматов, когда они еще все обитали на деревьях. Именно в различии этих способов, возможно, и скрыт первый ключ к разгадке эволюции гоминидов. Маленькие крысоподобные насекомоядные зверьки, которые взобрались на деревья 75 миллионов лет назад, передвигались по ним примерно так же, как современные белки. Но те, кто затем развился в подлинных приматов, претерпели довольно быструю эволюцию. Лапы у них превратились в руки с цепкими пальцами, способными крепко хвататься за ветку. У некоторых групп выработался медленный, но надежный способ передвижения "на четырех руках", для которого характерна сильная хватка, несоразмерная с величиной тела. Потто, как и медленные лори, до сих пор передвигаются таким способом — эти животные имеют очень сильные руки.
Другой способ передвижения развивался в направлении прыжков и цепляния. Некоторые древние полуобезьяны были замечательными прыгунами.
Долгопят принадлежит к полуобезьянам, это один из древнейших приматов, произошедших от животных, сходных с тупайями. Долгопяты, обитающие теперь только в Юго-Восточной Азии, — крохотные ночные плотоядные зверьки, которые едят насекомых и ящериц. Их задние конечности непропорционально длинны, как у кенгуру, но, как и передние, завершаются цепкими кистями. Передвигаются они, прыгая и хватаясь за ветки
Они обладали длинными нижними конечностями — по отношению к остальному телу такими же длинными, как у кенгуру, — и очень короткими передними конечностями. Почти все они были маленькими, как и некоторые из ныне живущих видов: филиппинский долгопят, например, размерами не превосходит котенка.
Но с течением времени многие полуобезьяны стали крупнее. Почему именно, пока еще не установлено, хотя ясно, что естественный отбор, как правило, благоприятствует появлению более крупных особей, за исключением тех случаев, когда малые размеры обеспечивают явные преимущества. Так, более крупные, более агрессивные самцы в борьбе за самку находятся в более выгодном положении, чем их соперники помельче. Кроме того, становясь крупнее, полуобезьяны уже могли не опасаться небольших змей и хищных птиц. Собственно говоря, подобные враги содействуют увеличению размера особей в популяции, поскольку истребляют в основном мелкие экземпляры.
Однако увеличившийся рост несет в себе свои проблемы. Крупное тело труднее укрыть. Оно требует больше пищи. Если такое животное питается плодами или молодыми побегами и листьями, растущими на тонких ветках, в его эволюции обязательно наступает состояние равновесия, когда дальнейшее увеличение роста утрачивает свои преимущества, поскольку животное уже не может добираться до самой лучшей пищи. Короче говоря, для каждого образа жизни есть свой оптимальный размер тела. Тем не менее, если влияние естественного отбора в направлении увеличения роста сохраняется, это может привести к изменению образа жизни и прыгун преображается в "доставалу" с гораздо более длинными передними конечностями.
Более длинные руки позволяют примату не держаться только за одну ветку, а распределять свой вес между двумя-тремя. Особую важность приобретают цепкие пальцы с плоскими ногтями — когти годятся для маленьких лазающих животных, но не для крупных.
И вот в олигоцене, около 40 миллионов лет назад, появляются более крупные, более тяжелые, но более проворные приматы с более длинными руками. Их пищевые предпочтения расходятся, и они расселяются по разным участкам леса, по разным деревьям и даже по разным ярусам одного и того же дерева. Некоторые из этих длинноруких приматов превратились в четвероногих и свободно бегали по веткам на всех четырех лапах. Это были низшие обезьяны. Другие, чьи руки удлинились еще больше, предпочитали тянуться, карабкаться и перебираться с ветки на ветку, повисая на руках. Это были человекообразные обезьяны.