Неферомантика. Маленькие "детские" повести
Шрифт:
Она покачала головой, медленно-медленно.
— Почему?
— Нет.
— А все-таки?
— Нет.
— Так что, тебе лучше здесь? Не верю. Да ты же — изгой! Зачем тебе это? Пойдем!
— Нет.
— Саша…
— Нет. Послушай меня. Я мертва, и сейчас — как никогда. Я сохну час от часу. Мне все труднее и труднее добывать жратву. Я и шага не сделаю, не смогу просто.
— Саша, туфта это все! Послушай меня, ну!
— А ты иди! — никак не реагируя на мои слова.
— Иди, Шут! Мертвые не любят и не боятся, им все равно, только вонять и разлагаться.
Замолчала. А я встал и пошел. Плевать, и на нее тоже. Не хочет, не надо! Еще одна дохлая дура. Пошла она…
— Эй,
— Что, хер сварился? — она открыла так резко, что я не успел отскочить и получил глухой основательный врез в башку. Деревянно стукнуло, я отлетел, удержавшись на ногах неуклюже. Старуха стояла на пороге, уперев руки в бока, и презрительно смеряя меня злыми глазами. А мне чихать, тоже мне, проняла!
— Ухожу я, бабуль!
— Ну, и очень рады, вали давай, паскуда! — и длинно сплюнула: — Сразу пускать не надо было!
— Эх, и злая ты стала, баба Зина, неласковая, — усмехнулся я.
— А чего мне с тобой, целоваться чтоль? Паскуда ты, гадина!
— Чего ж так, позвольте узнать? — хотя и так догадался.
Старуха хмыкнула, развернулась и исчезла в темноте сенцов. Я двинул было за ней, но она уже шла обратно неся в руках кучу тряпок. Резко швырнула мне их в лицо, я не успел подхватить, и вся эта фигня упала к ногам.
— Катись к этой суке, а я-то тебя привечала!
И крутанулась на месте, хлопнув дверью перед носом.
Я сел на корточки и поднял что-то черное и грязное из кучи. Футболка! Моя миленькая, рваненькая, панковская. Быстро скинул рубаху и напялил ее, радостный. Я панк! Я панк и помню об этом, даже смерть не заставила забыть! А вот джинсы, почти целые! И ключ от Машкиного подъезда на поясе… и цепь с анархией в кармане! Разорвал остатки одежды на себе, торопясь облачиться в то, что будто связывало меня с жизнью. Ко-су-ха!!! Живая! И кеды — все еще мокрые и грязные. Как будто не было всех этих мучительных ночей после гибели. Я ведь даже не знаю, сколько времени прошло. Не так-то и много? Застегнул замочки, сел на крылечке, поднял голову к Луне. Вот она, сволочь, усмехается. А тряпки не греют — они жизнью пахнут. И так мне хреново стало на душе! Так погано!! Ностальгия по жизни охватила, не передать! Душит.
— А-а-а!!! — заорал я, и побежал, побежал прочь со двора!
— Господи! Зачем я, зачем?!
У двора Хозяина резко затормозил, будто меня стукнуло что. Осмотрелся — вышел Мальчик — Звезда, кривя губы, и злобно сверкая глазами.
— Чего тебе? — его хотелось видеть меньше всего.
— Ты это… — прохрипел он: — Хозяин тут велел тебе передать! — и неопределённо махнул куда-то в глубь двора. Я проследил за его движением, и взгляд остановился на… Харлее!! Абсолютно новый, сексуально блестящий хромированными изящными боками, с далеко выдвинутой вперед «вилкой», «рога обезьяны» стильно дразнят. Неуверенно улыбаясь и не веря подошел к своей прижизненной мечте, потрогал усыхающими пальцами. Кожа натуральная, зеркальце подмигивает зрачком отраженной луны лукаво и дразняще: «Ну что, покатаемся?» Я, забыв даже о ГОЛОДЕ, неуклюже перекинул ногу через милого друга, положил руки на «рога». Божественная удобность! Проверил бак — полный. И ключ на месте. Испытывая что-то вроде волнения, повернул его. Харлей довольно вздрогнув, заурчал.
— Y-E-S!!!
Захохотали небеса, засмеялся я, покидая со скоростью молнии опротивевшие пределы мертвой деревни. Прощай, гниющая обитель, я улетаю, и пусть встречный ветер разнесет мою негодную, лишенную души плоть в прах! Харлей, бешеный конь, разгоняется все быстрее и быстрее, хотя кажется, что дальше невозможно. Слился с ним, широко распахнув ненужные слепые глаз, и ветер рвал кожу, обращаясь ураганом. И ночь бесилась, влетая со мной в застывшее мгновение Вселенной. Я понимал, что обратился вечностью, и буду лететь и лететь, всегда счастье. Я сбросил всё: мысли, дыхание, биение сердца, и СВОБОДА!
Вот для чего я умер! Да здравствует Смерть!
А я отныне — созвездие Байкера, да завоют на меня дикие волки!
P.S.
«Значит, я не зря вздрогнул, Значит, я не зря вспомнил, Значит, я не зря умер, Значит, я не зря, Значит, я не зря………»* Если вам понравился Шут, ищите кое-что о нем в романе «Я, Дикая Дика».
Теория неожиданности,
или lOVEц ощущений
«…А если кто меня обидит,
Я буду радостно дрожать…
…Я чист, Господи, чист,
Свят, Господи, свят!»
«Мой ответный ход — шизофрения…»
— Здрасть, а Света дома?
— Нету ее, гулять ушла!
— Как — гулять?! А… а с кем?
— Да не знаю я, черт бы вас всех пробрал, ухажеры!
Вот блин, даже и дверь не открыла! А сказать бы, я грубил, хамил, гадил бы тут под дверь! Так ведь нет! Тихий, вежливый мальчик. В косухе и грязных джинсах. С хайрами до лопаток. Но ведь косуха-то — новая, и хайры резинкой стянуты. А джинсы… ну, не отстирываются они. Харлею его байк надысь до двух ночи майстрячили. Легче, правда, не стало — только доколбасили его нафиг — еще бы, под «Sex Pistols» и портвейн-с-паленой-водярой+пиво много наладишь! Приполз на бровях в пять утра… Влада меня порезала на ремни. Но я усиленно блевал в объятиях «белого друга», прикидываясь настоящим панком, и ее визги-писки долетали до надорванных металлом ушей урывками, между спазмами, помогая очистке организма — и на том спасибо! Когда я с превеликой натугой сполз к обеду, она швырнула в меня мазутно-бензиново-спиртовые штаны:
— Давай быстро, тварь, в ванную, я тебе воды набрала уже, порошок на антресолях.
— Угу, — это вслух, а мысль одна: «Пошла в жо-пу-у-у-у…»
— Только не свали там ничего, алкаш! — орет она мне в спину, вызывая новый приступ блевотины. Меня вырвало на штаны, которые я нес в руках, еле успел подставить.
— Смотри там, путем отстирывай, а не просто жмакай! — вопит Владушка — кровопивушка, — а то развел тут… Не дом, а притон токсикомана, гараж, твою мать!!!
Эх, а вот мать бы ей и не трогать! Нету у меня матери. Дура эта вот крашенная, красотка бессмысленная, злющая, как Цербер. Бешу я ее, добиваю, гопницу долбанную. Родная мать небось, не такая! Какая ни была, а все не так, не будет родная мать как эта змея травить! Я ее не ненавижу, собственно, за что? Орет — так и пусть, у Харлика родная родительница — крокодил-крокодилом, папа тиранозавр, крокодители, короче. А Влада меня кормит, поит, наливает. Футболку «Гр. Об.» вот мне на днюху преподнесла, и хату освободила. Курит, как паровозное депо, и мне на «пыхтелки» дает. С ней и выпить, и по душам побакланить можно. Я ее, возможно, даже люблю, по-своему. Красивая она баба, стерва! По секрету, так лет в 12–13 я ее так хотел, крыша съезжала, когда она меня унижала, просто выть был готов от желания. Вот с тех пор я и с одной стороны не выношу сексуальных извращений, а с другой тянусь к унижениям. И сам себя не понимаю — чего мне больше хочется — трахнуть стареющую мачеху наконец, или продолжать терпеть ее насмешки дальше? Ведь нравится же мне это… Когда она шлялась по утрам, злобно собираясь на работу передо мной почти не одетая, я завороженно следил за каждым ее резким движением. Знаете, как у Алексея Фишева: