Нефертити и фараон. Красавица и чудовище
Шрифт:
– Я тоже в горе! Макетатон и моя дочь, если ты не забыл. Но я не обращаю свои слова против Атона! Напротив, я молю его о защите и помощи!
Он снова едва не забегал по комнате, щелкая пальцами. Эта привычка страшно раздражала Эйе, никому другому он делать так не позволил бы, но что мог сказать против фараона даже главный жрец храма, который содержал сам Эхнатон? Стараясь не обращать внимания на неприятные звуки, Эйе сосредоточился на мысли о том, как помочь Нефертити. Искал и не находил слов, чтобы успокоить фараона, сгладить гнетущее впечатление разлада между любящими супругами.
Эйе так и не нашел нужных слов, Эхнатон не желал замечать бесконечной материнской скорби, считая, что если он уже взял себя в руки, то так же должна поступить и Нефертити. Честно говоря, так считал и сам Эйе, но сказать этого фараону означало усилить его гнев на жену. Осторожные попытки отвлечь Эхнатона от опасной темы тоже не помогали.
И тогда Эйе подумал, что фараону нужно просто дать выговориться. Любой гнев проходит, если ему дать выход. Напротив, гнев, спрятанный внутрь, может оказаться разрушительным. Как долго продолжалась бы эта беседа, неизвестно, Эйе готов был слушать, а Эхнатон говорить. Но чади выполнил приказание фараона, отданное ранее, к Эхнатону пришла Кийе.
Это вернуло Эхнатона к действительности, заметно смутившись, словно совершал что-то не вполне красивое, он кивнул Эйе:
– Ступай, завтра договорим.
Поцеловав сандалию Эхнатона, Эйе практически выполз из комнаты. За дверью действительно ждала соперница Нефертити Кийе. Одного взгляда на красотку было достаточно, чтобы понять, что она не годится в соперницы Главной царице. Смазливое пухлое личико, полноватая фигура, пышная грудь – полная противоположность стройной, несмотря на шестерых детей, Нефертити, красоту лица которой не были способны изменить даже годы и горе. «И грудь у дочери маленькая и крепкая», – подумал с гордостью Эйе.
Но главное – в глазах Кийе не было ничего, кроме желания угодить фараону. Эхнатон умен, очень умен, ему нельзя просто угождать, быстро надоест. Но говорить об этом глупышке, рвущейся опередить Нефертити, Эйе не стал. Если сама не поймет, что, кроме крупной груди, толстого зада и пухлых щек, Главной царице не мешало бы иметь еще и голову на плечах, то втолковать никто не сможет. Нефертити Эхнатона любила по-настоящему…
Эйе вдруг вздрогнул от этой мысли. Почему «любила»? А теперь? Что-то сломалось в царице, если она забыла природный такт и умение подобрать подход к своему ой какому непростому мужу. Что теперь будет? Эйе почувствовал, как засосало под ложечкой от предчувствия крупных неприятностей.
Кийе стала женой, царицей, пусть не Главной, всему свое время. Но это была не единственная радость, она уже знала, что беременна. Боясь спугнуть свое счастье и выдать удовольствие, женщина пока молчала. И только после недели просрочки позвала к себе лекаря.
Пенту низко склонился перед бывшей наложницей, а ныне царицей:
– Что беспокоит царицу, да будет твое имя вечно?
– Не беспокоит, я рада. Тебе нужно только посмотреть, не ошиблась ли. И кто родится.
Если честно, то внутри Пенту боролись два чувства: с одной стороны, он радовался доверию новой царицы, с другой – было жаль Нефертити. Если эта толстуха родит сына, то красавице Нефертити придется уступить свое место Главной царицы. Но это же наводило на размышления: не пора ли сменить хозяйку?
Он склонился еще ниже.
– Для этого мне будет нужно посмотреть в глаза… – он едва не сказал по привычке «Прекрасной», но вовремя сумел остановиться, пытаясь понять, как ему именовать Кийе, – Вашему величеству. – Решил, что хуже не будет.
– Смотри.
Ответственный кусочек радужной оболочки глаза действительно стал желтым, подтверждая, что царица беременна.
– А еще мне будет нужна утренняя моча Вашего величества.
– Завтра получишь. Когда будешь знать?
– Когда прорастут посевы.
– Какие посевы?
– Я полью ею посеянные семена и по тому, что прорастет раньше, буду знать, кто родится.
– Ты всегда знал с царицей Нефертити?
– Да, знал, но царица старалась не интересоваться.
– А пер-аа?
– Тоже не всегда. Он уже смирился с рождением дочерей.
– Я рожу сына!
Что мог ответить царице лекарь? Что это ни от нее, ни от него, ни даже от пер-аа не зависит? Он предпочел промолчать.
Хотя о беременности царицы доложил Эхнатону в тот же день. Фараон вскинул глаза:
– Ты уверен?
– Как в том, что вижу перед собой Единственного. Да и сама царица почувствовала это раньше, чем обратилась ко мне.
– Может родить сына?
Пенту пожал плечами:
– Пока неизвестно.
Эхнатон бросил единственное слово:
– Беречь!
Кийе перешла на особое положение. Даже сам Эхнатон стал ходить к ней реже, чтобы не повредить плоду. Оставалось только ждать ответ на вопрос: сын или дочь?
Отношения между пер-аа и Нефертити стали еще прохладней. Он уже открыто появлялся перед придворными рядом с Кийе, одевавшейся и державшей себя, как положено царице. Нефертити в таких случаях норовила держаться подальше. Эйе не мог понять: она уступила мужа без боя?
И только синяя корона Главной царицы все еще была на голове у красавицы Нефертити.
Никто не знал, сколько слез пролила царица в своей спальне, сколько передумала. Нефертити вспоминала и вспоминала их с Аменхотепом (она мысленно все чаще называла мужа прежним именем) счастливые годы, их любовь и нежность, заботу о дочках и мечты о прекрасном городе. Теперь все это ему не нужно, новой царице безразличны все устремления фараона, ей нужно стать Главной царицей. Если Кийе родит сына, то одну из царевен ждет незавидное будущее – стать женой этого мальчика, чтобы тот мог получить трон.
А что ждет саму Нефертити? Она понимала, что, как только снимет синюю корону, исчезнет совсем, соперница не позволит ей находиться рядом с мужем и девочками. Кийе не из тех, кто терпит соперниц рядом. Что тогда? Жить в гареме взаперти или уйти в новый строящийся дворец?
Но оказалось, что и дворца Нефертити тоже не видать.
Рабыня Ранита не могла прийти в себя после ночных ласк, Сенет был так горяч… Как жаль, что он раб! Девушка понимала, что совершает недопустимое, что может забеременеть и тогда вместо царских покоев окажется где-нибудь даже не на задворках, а попросту в ткацкой мастерской или в поле. А Сенета отправят еще дальше. Но остановиться не было сил, чувство опасности придавало ласкам особый привкус.