Нефор
Шрифт:
Со сцены, под ломаные ритмы барабанов, атмосферно лился гитарный delay – заканчивала саундчек последняя команда.
В отличие от крупных российских фестивалей, программа «Альтернативной Коммуникации» составлялась по принципу жребия, а не популярности групп. Формат концерта предполагал двадцатиминутный сет от каждого коллектива-участника.
Напротив сцены, развалившись на трибунах, потягивали из кружек похожий на чай коньяк члены уважаемого жюри во главе с Наумовым.
На стадионе «бочка» не перегружала барабанные перепонки, бас-гитара звучала распознаваемыми нотами, и можно было разговаривать, не надрывая связок.
На каждом большом концерте, в каждом уголке мира, обязательно
Наконец, настройка закончилась и на сцену поднялся Миша Птицын, которого весь неформальный Градск знал под прозвищем Стерх, и объявил начало рок-фестиваля. Его слова были встречены громогласным рёвом трёхтысячной толпы съехавшихся со всей области неформалов, и на сцену поднялись, с весны полюбившиеся публике, парни из группы «Мёртвый Вивальди».
Фестиваль открылся проверенной на «Погружении в Nirvan’у» кобейновской «School». Сумасшествие обрушилось на стадион. Со всех сторон от Гарика бесновались фигуры, влившиеся в общий фон. Фон этот густел гитарными рифами, хлестался волосами, ревел сорванными глотками и источал ток, тёрся пропитанными потом майками, нёсся в глубины и окраины галактики, лизал горячими языками. Подворачивались палящие рты, выплёвывающие слова и кричащие неистовства, впивающиеся в гортань. Жар не поднимался в воздух, оставаясь в «яме», пропитывая пространство духом всеобщего безумия, корчащегося потока драйва и воплей. Время сгнило, в один момент обернувшись единой секундой, – в ней замерли движения, атональность дисторшна въедалась в уши, проникая в мозг иглой пятикубового шприца. Впрыск нейронного слада, чертыхающиеся боги, треск освежающей волны – и снова гром – запалом мегатонн звукового взрыва. Справа прилетело… Удар в нос, кровь на балахон, на асфальт, черви, копошащиеся, стрелами вырывающиеся из груди – палят кожу, оставляя круглые ожоги – как от косяка – крах! Крах. Крах…
Болит шея… Ноют икры… Ком в горле. Першит. Нужно выпить.
Гарик поймал паузу и выкарабкался из толпы. В этот момент, прервав действо, Наумов вывалился на сцену и крикнул:
– Эй, пидоры!
Полуголая толпа замолкла. Сердечная дрожь на сиськах под мокрыми майками, как бриз на волнах…
– Заткнитесь все!
Пьяный Марк еле стоял на ногах, несмотря на самое начало феста. Он вгрызался в микрофон и махал свободной от кружки с коньяком рукой.
– «Приз Легенды» – то есть, блять, меня – вручается единственному честному среди всех вас, хуевых маргиналов, музыканту!
Он выдержал паузу, глядя в толпу, решающую, что лучше – бросить в Легенду пивную банку или дослушать, и, выбросив вверх кулак, проревел:
– Бе-е-есу-у-у!
Кто-то сзади с энтузиазмом хлопнул Гарика по плечу. Обернувшись, он увидел Вентиля, растянувшегося в улыбке:
– Слышал?! Иди, принимай!
13
Женщина восточной наружности сбивала метлой сентябрьские яблоки с парковых веток, роняя плоды на пешеходную тропинку, иногда метко попадая по капоту припаркованной рядом новенькой «семёрки». Разбиваясь, они коровьими лепёшками коричневели на асфальте.
В голове Гарика гудела улица – с её шорохом, лиственным звездопадом и грязью,
Более депрессивной картины, чем осенний Градск, вообразить сложно. Сентябрь опустошал и осчастливливал одновременно. Несмотря на начало осени, первый снег был уже близко. Он подлетал к промозглому городу задолго до конца листопада. Это значило, что через пару недель продажи крепкого алкоголя вырастут в несколько раз.
Думать не хотелось. Хотелось молчать, ничего не делать, наблюдать и наслаждаться. Но в этот сентябрь получить традиционное удовольствие не удавалось: в голове Гарика тяжёлыми слоями оседали события последних месяцев.
Полгода назад погиб Костя, с последнего разговора с Катей прошло больше двух месяцев, музыка ушла уже давно, а строки не складывались. Но кроме настойчивого желания напиться, сидя на мокрой, загаженной птицами и гопниками скамейке, ничего в косматой голове под чёрной вязаной буратинкой не зарождалось. Если бы кто-то из проезжающих вгляделся в сидящего у дороги неформально разодетого парня, то непременно подумал бы, что родственники вывели его, больного и парализованного, на прогулку и отошли по делам.
Глухой стук сбиваемых метлой яблок аритмично пульсировал, сопровождаемый шуршанием иссохших листьев. Ветер пронизывал прохладой горячую голову, остужая и медленно приводя мысли в подобие порядка.
Странный туман нового ощущения постепенно наполнял Гарика. Сомнительное чувство долга сменялось желанием возмездия. Как будто слагаемые переменились, усложнившись корнями, и возвелись в бесконечную степень. Это не была мысль, в которой отдаёшь себе отчёт, скорее, смутное понимание того, что давно желаемое обретает вдруг благородную форму, очерчивается верными мотивами. Как будто ты давно мечтал совершить извращение, но внутренний тормоз тёрся колодками о сердце и скрипел о том, что оправдания тебе нет – как внезапно появляется очевидная причина. И ты бросаешься, уцепившись за неё, как в бой. И не думаешь о том, во что и как это выльется. Ты просто делаешь то, что, как тебе кажется, ты должен.
И, хотя оправдание грядущего преступления окончательно так и не прорисовывалось, Гарик уже чувствовал облегчение, и даже воодушевление.
Он не вполне отдавал себе отчёт в происходящем, но точно знал, что высшая санкция уже получена – он разрешил себе это. Дело оставалось за малым: придумать, как именно.
Воображение рисовало лицо, искажённое ужасом осознания последних секунд жизни. Вот глаза – наглые и бегающие, глаза человека, не догадывающегося, что судьба его предрешена, не знающего, что с минуты на минуту в них вспыхнет последний блеск, и через мгновение в этих зрачках застынет темнота. И вслед за этой – последней – вспышкой света больше ничего не будет. Останется искажённое лицо, застывшее в гримасе боли. А если сзади – ножом в спину? Тогда взгляд, скорее всего, поймать не удастся. Нет, лучше, всё же, лицом к лицу.
Гарик закурил, закрыл глаза и откинулся на спинку лавочки, выпустив густое облако в серое небо. Незнакомое, жутковатое желание мести отдавало холодком в позвоночник.
Звук падающих яблок прервался и сменился тяжёлыми вздохами, перемежающимися отрывистыми всхлипами. Гарик повернул голову: в десятке метров, спиной к нему, стояла, уперевшись рукой в ствол дерева, женщина-дворник, спасавшая головы градчан от падающих с крон багровых плодов. Второй рукой она держалась за грудь, плечи тяжело вздымались, метла лежала у ног. Гарик поднялся и, подойдя, тронул её плечо?