Нефор
Шрифт:
Впрочем, очень скоро все привыкли к тому, что в Градске появилась альтернатива «Поиску», в котором можно было просто выпить и послушать музыку. В «Кубе» к этому прибавлялась возможность репетировать, записываться и критиковать работы молодых художников в рамках какого-нибудь единого с брейк-дансерами фестиваля под названием «Эклектика», и прочего похожего.
«CUBA» официально стала «городским проектом», творческим центром, где в первой половине вечера читали со сцены стихи мечтательные девушки в шёлковых шарфах, а во второй половине – с той же сцены – на руки зала падали пьяные металлисты.
Очень быстро «Detra» стала
Спустя два месяца после открытия «CUBA», в дни выхода в Америке трижды платиновой пластинки «AEnima», которая так никогда и не дойдёт до широкого российского слушателя, Гарик, с «Babylon Zoo» в наушниках, направлялся в новый клуб.
Афиша у входа в ДК гласила: «21 сентября. Моноспектакль-презентация дебютного романа Марка Наумова «Йонара!». Плата за вход – разум и 50 000 рублей». Как говорил Наумов Гарику за несколько часов до этого:
– Никакая не презентация, забудь это слово. Будет перформанс.
– Пер что?
– Форманс. Есть инсталляция, и есть перформанс.
– И разница тоже есть?
– Конечно.
– Сильно большая?
– Огромная! Если на сцене лежит труп – это инсталляция, а если у него при этом опорожняется кишечник, и сам труп бурлит и попёрдывает – это перформанс. Дошло?
– Очень уж тонкая разница.
Зал верхнего этажа дворца культуры был заставлен стульями – впервые за два месяца существования «творческого пространства».
Отдав полтинник человеку на входе, Гарик прошёл внутрь и решил, что «CUBA» переехала, не успев открыться, или вовсе закрылась: в зале мирно гудели и шуршали конфетными фантиками мужчины в костюмах и женщины в платьях. В дальнем углу, напротив сцены, настраивал штатив с камерой оператор местного «Градск-ТВ». Зеркальный шар под потолком неторопливо рассеивал по залу звёзды, а перед сценой, скрытой за кулисами, висела пара совковых красно-зелёных прожекторов.
– Привет! – Наумов будто выпрыгнул из-под земли.
– Привет, перформатор.
– Молодец, что пришёл.
Марк выглядел непомерно возбуждённым. Впрочем, для участника предстоящего шоу аффектация – норма. Так подумал и Гарик.
– А кто все эти люди? Что-то нашими даже не пахнет.
– Вон тот, – ткнул Наумов в сторону солидного вида толстяка с лежащим на коленях животом, – начальник городского отдела культуры.
– И чего ему здесь нужно?
– Того же, что и тебе, – многозначительно ухмыльнулся Марк. – Встряски, культурного шока.
– Меня встряхнуть тебе уже вряд ли удастся, а вот у этого дядьки сердце может остановиться, если ты со сцены хотя бы Баркова читать начнёшь – не то, что себя.
– Главное – подача.
– А остальные тут – тоже шишки?
– В основном. С жёнами. Мы им специально билеты
– Показательное мероприятие что ли? – Гарик поморщился.
– Спокойно, – Наумов приблизился к самому его уху, – ты, главное, слушай и смотри внимательно. Такого рок-н-ролла как сегодня ты не видел и никогда больше не увидишь.
Гарик сощурился и послушно кивнул. Марк хлопнул его по плечу, подмигнул и скрылся в фойе.
До начала оставалось двадцать минут. Зал наводнялся прямоугольными плечами платьев и блузок, круглыми животами и потными шеями, стянутыми дорогими галстуками. Многие лица были знакомы Гарику, но ни одного имени он вспомнить не мог.
Директора предприятий, их замы, главные энергетики, строители, чиновники, управленцы и прочие, наполнявшие пространство «Кубы», напоминали инопланетную биомассу. Гарику казалось, что если он вслушается в их голоса, то не поймёт ни слова.
Свет погас с оглушительным звуком пушечного залпа. Рты мгновенно перестали шептаться. Глаза устремились на сцену.
Из колонок зашуршал уютный дождь, зал окутала летняя свежесть. Через минуту тьму сцены рассеял зелёный свет и перед публикой возник деревянный стул с рассыпанными на полу гвоздями с одной стороны от него, и молотком – с другой. На стуле спиной к залу сидел Марк. Он медленно поднялся, развернулся и заговорил, пристально вглядываясь во мрак толстых лиц:
– Знакомо вам ощущение того, что вокруг происходит что-то очень важное и сквозит мимо вас? Какая-то часть жизни – интересная и, возможно, основная, – а вы всё пропускаете, вы не у дел. Трагедии бьют в мозг, в самый центр мозга. Маленькие трагедии сгущаются в гигантскую тучу, словно гнус спозаранку над головой. Думать ты больше не хочешь; можешь, но не будешь – даже через силу. И тут ты понимаешь: сдаться и смириться бывает несравнимо труднее, чем пытаться дальше. Вокруг одни «никак» и «совсем» – сплошные абсолюты.
Он замолчал и на мгновение скрылся за кулисами. Раздался шуршащий звук и Марк вернулся на сцену, волоча за собой две длинные доски метров пяти в длину. Из колонок забулькали звуки мерно капающего крана. Грохнув доски на деревянный пол сцены, Наумов плавно поднял палец и громко прошептал:
– Капающий кран. Да-да-да, это капает кран. Тупые звуки, лишённые всякого участия, как и все прочие звуки за двадцать, за тридцать, за сорок лет до этого. Это стереосистема, обволакивающая собой сполна величину пространства – даже до мышиного мелкого – кап, кап, вправо, влево. Снова вправо – и опять влево. Обжигающая влага горячей ванны и как следует прогретое, свежее, отварное решение. Мысли, как никогда открыты ко всему, что могло бы хоть на минуту его отсрочить.
Он снова замолчал и снова скрылся, вернувшись на этот раз с прижатым к груди десятком небольших деревянных реек. Рассыпав их рядом с досками, Марк закурил, уставился в потолок и заговорил чуть громче:
– И это решение – не блажь. Не сиюминутность, и не бред. Чёткое в каждом его контуре, оно растворит лишённую смысла боль… А знаете ли вы! – Он сорвался на крик. – Знаете ли вы, что человек может выдержать любую, абсолютно любую боль?! – И снова перешёл на шёпот. – Если верит, что в конце она разрешится в свет. В бессчётное множество оправдывающих её лучей света. Тссс! Те, кто об этом знают, об этом молчат.