Нефритовый голубь
Шрифт:
С раннего утра мы все, от важного фабриканта Бесселя, в чьих глазах читалась непоколебимая уверенность в завтрашнем дне, и до последнего пьянчужки сапожника Хидбауэра с обвисшими от осознания безысходности бытия усами, буквально сходили с ума. Напрочь забывали про жен, дочерей, сестер, про всех женщин. Мы все, и даже самые почтенные среди нас, с детским энтузиазмом бегали по лавкам Охотного ряда, закупая пиво, колбасы, карнавальные наряды, фейерверки, бенгальские огни.
И уже вечером, в Сокольниках, начинался праздник – самый веселый из веселых, самый пьяный из пьяных, самый немецкий из немецких.
Это
Гуляние началось с шествия торжественной, многолюдной (немцев в городе было около 18 тысяч) процессии к столам с угощением. Уже к полуночи я, скажу откровенно, чувствовал себя далеко не лучшим образом. Слегка кружилась голова, в глазах рябило от света ярких факелов, с которыми носились герольды, рыцари, эльфы – все те, кто завтра утром снова превратятся в добропорядочных московских обывателей. В ушах звучали разрозненные фразы немецких песен. Похоже было даже, что исполнял их не я, а кто-то другой.
С озабоченностью я задумался над тем, кто осмелился бесцеремонно, без моего ведома поселиться в моей голове, и, погрузившись в эти свои мысли, чуть было не оказался сбитым с ног гигантскими носилками, которые несли 10 гномов с длинными накладными бородами, в разноцветных колпаках с пушистыми кисточками.
На носилках с огромной кружкой пива в руке стоял, покачиваясь, не кто иной, как сам Бахус. На этот раз ответственная должность главы торжества была доверена Иоганну Карловичу Бауме. Он жизнерадостно помахал мне рукой, затем гаркнул:
– Прозит! – и одним богатырским глотком опорожнил кружку.
– Ву-а-ля! – весело заверещали гномы, среди которых я узнал командующего Московским военным округом генерала фон Плеве, владельца табачного магазина на Остоженке Шумахера, юного поэта-футуриста Зальцмана…
Его величество Бахус начал, не слезая с носилок, подпрыгивать, хлопать в ладоши. А свита нестройно, но с энтузиазмом пропела какой-то крайне непристойный куплет.
Во избежании вредных сплетен, кои могут порождены среди будущих читателей строками моей рукописи, должен заметить, что крестный, равно как и другие московские немцы позволяли себе такое… ну, скажем так… несколько легкомысленное поведение всего-навсего один раз в году – на Иванову ночь.
Отойдя от носилок – Бахус в это время принялся исполнять веселую, с легкой похабщинкой баварскую песню, с энтузиазмом подхваченную всеми десятью гномами, – я помотал головой, прислонился к какому-то дереву – кажется, это была береза – и задремал, продолжая тем не менее слышать громкие звуки буйного праздника.
Когда открыл глаза, развлекающаяся толпа уже распалась на отдельные, тяготевшие к пивным бочкам группы, веселие в которых, однако, еще било ключом. Впрочем, далеко не все предавались пьянству. Наиболее усталые, отдыхали, сидя на траве, другие запускали фейерверки, а самые стойкие приверженцы традиций собирали высокие, в несколько сажень кучи хвороста, чтобы устроить грандиозные костры – неотъемлемую принадлежность Ивановой ночи.
Ко мне подошел крестный. Общество, видимо, уже освободило Иоганна Карловича от почетных, но вместе с тем и крайне обременительных для организма обязанностей Бахуса, и он, хотя и был явно навеселе, поспешил найти меня, дабы справиться, каковы дела у Эльзы. Крестный не очень-то обрадовался, когда услышал, что Али Магомедд немного помог сестре:
– Понимаешь, Peter, ей будет худо до тех пор, пока она не расстанется с полковником.
Это утверждение я, разумеется, оспорить не мог. А в крестного под влиянием праздника, похоже, вселился некий древнегерманский дух – свирепый и воинственный, потому что Иоганн Карлович продолжил весьма резко:
– Если мерзавец Подгорнов не пожелает дать ей свободу по-хорошему, а я уверен, что он этого сделать не захочет, то его надо просто убить. И дело с концом, – крестный сделал стремительное движение рукой.
Кажется, он уже представлял себя отважным рыцарем и заносил меч над несносным полковником.
Порыв этот, вызванный шаловливой игрой воображения, чуть было не привел к плачевным результатам. Потеряв равновесие, крестный рухнул… К счастью, прямо в мои крепкие объятия.
Серьезной заботой той последней довоенной Ивановой ночи стала доставка Иоганна Карловича домой. Крестный, хотя и шествовал не особо уверенно, а периодически и вовсе останавливался передохнуть, тем не менее настойчиво уговаривал меня отправиться прямо сейчас в театр «Эрмитаж» на спектакль «Женщины и вино».
– Это очень пикантное представление, – безапелляционно утверждал Иоганн Карлович, лукаво подмигивая вашему покорному слуге.
На Большой Садовой я очутился глубокой ночью.
***
Подходя к дому, я полагал, что все уже спят. Во многих окнах, однако, несмотря на позднее время, горел свет. Едва я переступил порог, как родители сообщили неожиданную весть: Михаил Александрович не только отсутствовал весь день, но и в имении также не объявлялся, о чем стало известно от управляющего, который ближе к вечеру привез оттуда зелень на кухню.
Сначала родители и Эльза надеялись, что полковник предпочел провести воскресный день на службе – в штабе Московского округа – хотя и знали, что у Михаила Александровича был выходной.
Позвонили в штаб, выяснилось, что дежурные офицеры Подгорнова не встречали. Они, в свою очередь, незамедлительно связались с командующим войсками округа генералом П. А. Плеве, уже вернувшемся с праздника, доложили доблестному военачальнику об исчезновении полковника. Тот выразил глубокую озабоченность судьбой подчиненного, в очередной раз четко продемонстрировав свою принципиальную жизненную позицию, удивительно образно и лаконично сформулированную нашим великим поэтом М. Ю. Лермонтовым: «слуга царю, отец солдатам».
Ночь тянулась долго. Проходил час за часом, полковник известий о себе не подавал. Все не на шутку заволновались, принялись звонить знакомым. Тем, разумеется, у кого были телефоны. К остальным же отправили слуг. Ничего хорошего, к сожалению, узнать не удалось. Похоже, что мы с Эльзой были последними, кто видел Михаила Александровича.
– Надо заявить в полицию об исчезновении Миши, – резюмировал сложившуюся ситуацию папа.
– Телефонируй немедленно, Peter, – отдала мне приказ мама.