Нефритовый трон
Шрифт:
Отчаянный заметно воспрянул духом, но не удовлетворился этим и стал расспрашивать о разных перспективах отмены рабства. Лоуренсу пришлось объяснять, что такое палата лордов и чем она отличается от палаты общин. Он рассказал о разных фракциях, участвующих в дебатах, и о деятельности собственного отца. Все это время он сознавал, что их слушают, и старался быть политичным.
Даже Шун Кай, который провел все утро на палубе и видел, как подействовала на Отчаянного невольничья шнява, смотрел на них так, словно догадывался о содержании их разговора. Подойдя к самой черте, он дождался паузы и попросил Отчаянного перевести. Отчаянный
— Значит, ваш отец как государственный деятель находит недопустимой такую практику?
Столь прямой вопрос заслуживал прямого ответа — умалчивать было бы просто бесчестно.
— Да, сэр, находит. — В это время на палубу, очень кстати, поднялся Кейнс. Лоуренс стал спрашивать у него разрешения слетать на берег с Отчаянным, и чреватая осложнениями беседа прервалась самым естественным образом. Хватило, однако, и того, что уже было сказано. Моряки, в большинстве своем не имевшие твердых убеждений на этот счет, склонялись на сторону своего капитана, чье семейство, как было известно, пользовалось рабским трудом. Противоположное мнение, открыто высказываемое на борту корабля, казалось им оскорбительным.
Еще до матросского обеда с берега доставили почту, и лорд Парбек послал с письмами к авиаторам не кого-нибудь, а мичмана Рейнольдса. Здесь усматривалась намеренная провокация. Сам юнец, еще светивший фонарем после удара Блайта, ухмылялся так нагло, что Лоуренс решил сократить на неделю срок наказания Мартина.
— Смотри-ка, Отчаянный, — сказал он, — капитан Роланд нам пишет! Сейчас узнаем, что нового в Дувре.
Отчаянный тут же опустил голову, чтобы посмотреть на письмо; близость его острых зубов мигом стерла ухмылку с физиономии Рейнольдса и заставила письмоносца ретироваться.
Они принялись за чтение. Письмо Джейн Роланд, отправленное вскоре после их расставания, занимало всего один лист. Новостей оно содержало мало, но согревало душу — правда, Отчаянный после него взгрустнул немного по дому, и Лоуренс тоже. Озадачивало то, что больше никто из капитанов не написал им, даже Харкорт, которую Лоуренс знал как аккуратную корреспондентку.
Единственное другое письмо, переправленное из Дувра, было от его матери. Авиаторы получали почту быстрее всех остальных благодаря драконам-курьерам, летавшим между запасниками. Леди Эллендейл, отправлявшая письма обычной почтой, явно написала свое еще до того, как получила от сына уведомление об отъезде в Китай.
Лоуренс прочел Отчаянному вслух почти все, что было в письме. Оно касалось в основном его старшего брата Джорджа, у которого недавно, помимо трех сыновей, родилась еще дочь, и отцовских трудов на политической ниве. Последнее было одним из немногих предметов, на которых Лоуренс сходился с отцом, да и Отчаянный пару часов назад проникся интересом к политике. На середине капитан, однако, запнулся: то, о чем мимоходом писала мать, объясняло молчание его сослуживцев.
Поражение в Австрии потрясло, конечно, нас всех; говорят, что мистер Питт слег, и твой отец крайне этим расстроен, поскольку премьер-министр всегда разделял его взгляды. В городе ходят толки о том, что Бонапарту благоприятствует само Провидение. Кажется невероятным, что один человек может оказывать такое влияние на ход войны при том, что у нас с противником равные силы. Тем не
Леди Эллендейл полагала, конечно, что ее сын все еще находится в Дувре, куда новости с континента приходили в первую очередь, и что он все уже знает; между тем ее письмо явилось для Лоуренса ударом — тем более чувствительным, что не содержало дальнейших подробностей. На Мадейре он слышал, что в Австрии произошло несколько сражений, но решающим ни одно из них не было. Лоуренс попросил Отчаянного его извинить и побежал к Райли, надеясь получить более полные сведения. Райли в самом деле сидел над депешей из министерства, которую вручил ему Хэммонд.
— Он разгромил их при Аустерлице, — сказал дипломат, и они вместе отыскали на карте этот маленький городок к северо-востоку от Вены. — Мне сообщают не так уж много, министерство в подробности не вдается — но наши союзники потеряли не менее тридцати тысяч убитыми, ранеными и пленными; русские бегут, австрияки уже подписали мир.
Эти скупые факты поражали и без подробностей. Все трое долго молчали, вчитываясь в депешу, которая упорно отказывалась поведать им что-то еще.
— Ну что ж, — сказал наконец Хэммонд, — придется нам его брать измором. Хвала Всевышнему за Нельсона и Трафальгар! Теперь у нас на Канале три длиннокрыла, и новое воздушное вторжение он вряд ли предпримет.
— А не лучше ли нам вернуться? — рискнул предложить Лоуренс.
Он чувствовал, что это эгоистично с его стороны, но Британия наверняка в них нуждалась. Эксидиум, Мортиферус и Лили со своими звеньями составляли, конечно, грозную силу, но три дракона не вездесущи, а Наполеон в прошлом предпринимал уже отвлекающие ходы, побуждая кого-то из них покидать Англию.
— Я не получил такого приказа, — ответил Райли, — хотя в самом деле несколько странно после подобных известий идти себе преспокойно в Китай. У нас на корабле сто пятьдесят пушек и боевой дракон тяжелого веса.
— Вы заблуждаетесь, джентльмены, — резко заметил Хэммонд. — Случившаяся катастрофа делает нашу миссию еще более спешной. Победить Бонапарта и остаться чем-то поважнее захолустного островка у побережья французской Европы для нас возможно лишь при условии, что мы сохраним свои торговые связи. Пусть австрияки и русские оказались разбиты: пока мы снабжаем наших континентальных союзников припасами всякого рода, борьба с тиранией не прекратится. Мы обязаны продолжать, обязаны добиться хотя бы нейтралитета с Китаем, чтобы восточные торговые пути остались за нами. Ни одна военная кампания не может сравниться по важности с нашей задачей.
Он говорил очень веско, и Райли кивал, соглашаясь с ним. Когда они стали обсуждать, как поскорее проделать остаток пути, Лоуренс извинился и вернулся на драконью палубу. С аргументами Хэммонда спорить действительно не приходилось, но Лоуренс все равно оставался при своем мнении, и это огорчало его.
— Не понимаю, как это они уступили Наполеону, — сказал Отчаянный, когда Лоуренс сообщил невеселую новость ему и своим офицерам. Жабо у него стояло торчком. — При Трафальгаре и Дувре у него было больше драконов и кораблей, но мы все-таки победили. А на этот раз австрийских и русских войск было, наоборот, больше.