Нефритовый трон
Шрифт:
Лоуренсу очень бы хотелось сейчас получить совет Хэммонда: полосатый дракон и особенно его всадник пребывали в не меньшей растерянности, чем он сам. Империалы и солдаты стояли неподвижно, как статуи, но на той стороне, видимо, уже начали понимать, что дело неладно. Китаец в богато расшитом синем одеянии, пройдя сквозь боковые ворота, посовещался с полосатым и его капитаном, вопросительно взглянул на Лоуренса с Отчаянным и вернулся назад.
За воротами послышались разговоры. Затем голоса смолкли, и оттуда пришел дракон глянцевито-черной масти, как у Отчаянного, с такими же голубыми глазами и синим узором на крыльях. Прозрачная черная манишка топорщилась между алыми ребристыми рожками. Селестиал — нет, селестиалка — произнесла что-то низким и звучным
— Лоуренс, она моя мать.
Глава 13
Лоуренс после узнал от Хэммонда, что центральные ворота предназначены исключительно для императорской семьи, империалов и селестиалов — поэтому капитана и не пускали в них. Цянь разрубила гордиев узел, попросив Отчаянного пролететь над красным порталом.
Преодолев таким образом сложности этикета, гостей провели в самый большой из драконьих павильонов, где стояли два длиннейших стола. Цянь заняла место во главе одного из них. Отчаянный сидел слева от нее, Юнсин и Лян — справа. Лоуренсу указали место чуть ниже, Хэммонда поместили напротив него, остальных британцев усадили за другой стол. Лоуренс счел за благо не возражать против этой условной разлуки, видя, что Отчаянному сейчас все равно не до него. Он разговаривал с матерью так робко и почтительно, будто его подменили. Цянь была крупнее его, и полупрозрачная чешуя вкупе с величавыми манерами говорила о том, что лет ей уже немало. Ни сбруи, ни ошейника она не носила, но ее жабо украшали желтые топазы, а на шее висело обманчиво хрупкое ожерелье филигранного золота с такими же топазами и жемчугами.
Перед драконами водрузили гигантские медные блюда. На каждом лежал зажаренный целиком олень. Нанизанные на рога апельсины с гвоздикой распространяли приятный для людей аромат, начинка состояла из орехов и красных ягод. Людям подали восемь не менее изысканных перемен. После однообразной дорожной еды путники встретили экзотические деликатесы с нескрываемым удовольствием.
Лоуренс счел, что поговорить ему будет не с кем — разве что с Хэммондом через стол: переводчика поблизости не замечалось. Слева от него восседал престарелый мандарин. С шапки сановника, украшенной драгоценным камнем молочного цвета, свисало павлинье перо, из-под нее спускалась роскошнейшая коса — почти черная, несмотря на морщинистое лицо. Ел и пил он с большой сосредоточенностью, даже не пытаясь завязать с Лоуренсом беседу. Сосед с другой стороны прокричал что-то на ухо мандарину, и Лоуренс понял, что тот, помимо незнания языков, еще и глух.
Тем сильнее было удивление капитана, когда он услышал справа английскую речь с густым французским акцентом.
— Надеюсь, путешествие не слишком вас утомило. — Приветливый веселый голос принадлежал французскому послу, одетому во что-то длинное — скорее в китайском, чем в европейском стиле. Из-за костюма и темных волос Лоуренс поначалу и его принял за местного жителя. — Беру на себя смелость представиться вам вопреки недружественным отношениям между нашими странами. Мое имя де Гинь. В некотором роде мы с вами уже знакомы: мой племянник, по его уверениям, обязан жизнью вашему великодушию.
— Простите, сэр, но я вас не понимаю. Племянник?
— Жан-Клод де Гинь, лейтенант наших воздушных сил, — кланяясь, объяснил посол. — Вы встретились с ним в прошлом ноябре над Ла-Маншем, когда он попытался взять вас на абордаж.
— Боже правый! — Смутно припомнив молодого лейтенанта, который столь храбро сражался за французский конвой, Лоуренс пожал де Гиню руку. — Конечно, я помню его — чрезвычайно отважный молодой человек. Надеюсь, теперь он совсем поправился?
— Да, он сообщает в письме, что скоро выйдет из госпиталя. Оттуда он, конечно, проследует прямо в тюрьму, но это предпочтительнее могилы. Пишет он и о вашем путешествии, зная, что меня к вашему приезду перевели в столицу. Вот уже месяц, получив это письмо, я с большим удовольствием ожидаю вас здесь, чтобы выразить свое восхищение вашим
После столь удачного начала беседа перешла на общие темы: китайский климат, местная кухня, поразительное количество драконов. Лоуренс чувствовал невольную симпатию к де Гиню, собрату-европейцу в недрах восточной державы, — тем более что посол, сам будучи штатским, имел некоторое отношение к французским воздушным силам. По окончании обеда они вместе с другими гостями вышли во двор. Начался разъезд, где средством передвижения служили драконы.
— Очень удобный вид транспорта, верно? — заметил де Гинь, и Лоуренс охотно с ним согласился.
Драконы обычной голубовато-серой породы носили легкую шелковую сбрую, к которой привешивались петли из широких шелковых лент. Первый по очереди пассажир занимал верхнюю петлю, остальные рассаживались ниже. Все крепко держались за основную шлею, что было вполне надежно, пока дракон летел по прямой.
Хэммонд, увидев Лоуренса рядом с французом, широко раскрыл глаза и поспешил подойти к ним. Де Гинь и с дипломатом поговорил не менее дружелюбно. Когда он, извинившись, отошел с двумя китайскими мандаринами, Хэммонд бесцеремонно потребовал, чтобы Лоуренс пересказал ему всю свою беседу с де Гинем.
— Так он ждал нас здесь целый месяц! — Хэммонд, не сказав ничего оскорбительного, умудрился дать Лоуренсу понять, что тот, поверив де Гиню, проявил большую наивность. — Один Бог знает, какие каверзы он придумал за это время. Прошу вас больше не говорить с ним наедине.
Лоуренс сдержал ответ, просившийся на язык, и ушел к Отчаянному. Цянь покинула их последней. Ласково потерев сына носом, она взлетела, и ее черный силуэт растворился в ночи. Отчаянный грустно проводил ее взглядом.
Остров, на котором разместили приезжих, принадлежал императору. При роскошных драконьих павильонах, стоящих на нем, имелись помещения для людей. Лоуренса с его экипажем поселили в самой просторной резиденции, к которой примыкал большой двор. Верхний этаж занимало неисчислимое количество слуг. Лоуренс, глядя, как они снуют по всему дому, заподозрил, что в их обязанности входит также и надзор за гостями.
Еще до рассвета они начали заглядывать в дверь, проверяя, не проснулся ли он. На четвертый раз Лоуренс сдался и встал. Голова после вчерашних возлияний болела. Не сумев объяснить, что такое умывальный таз, он вышел умыться в пруду. В стене его комнаты над самым полом имелось огромное круглое окно, проделанное как будто специально для этой цели.
Отчаянный распластался на животе в дальнем углу двора и даже хвост вытянул. Он все еще спал, довольно покряхтывая — как видно, ему снилось что-то приятное. По плитам тянулись бамбуковые трубки с горячей водой, обогревавшие двор. Одна из них выходила в пруд, и Лоуренс совершил свое омовение с большим удобством, чем ожидал. Слуги нетерпеливо маячили где-то рядом и были явно скандализованы тем, что Лоуренс перед умыванием разделся до пояса. Когда он вернулся в спальню, ему вручили китайский наряд: мягкие панталоны и длинный кафтан с жестким воротником, принятые здесь повсеместно. Собственная его одежда в дороге сильно измялась, а китайская при всей своей непривычности была чистой и даже весьма удобной, однако он чувствовал себя крайне неловко без сюртука и галстука.
Некий чиновник, явившийся к завтраку, уже сидел за столом — этим, как видно, и объяснялась суетливость прислуги. Лоуренс слегка поклонился китайцу, назвавшемуся Сяо Вэем, и предоставил Хэммонду беседовать с ним. Чай, ароматный и крепкий, подавали без молока — слуги, когда им перевели просьбу капитана, очень удивились его странному вкусу.
— Его императорское величество великодушно предоставил вам этот кров на все время вашего здесь пребывания, — говорил Сяо Вэй на шероховатом, но вполне понятном английском. Держался он чопорно и с нескрываемым презрением наблюдал, как неумело Лоуренс орудует палочками. — Вы можете гулять во дворе, сколько желательно, но не должны выходить за пределы резиденции без особого на то разрешения.