Негасимое пламя
Шрифт:
— Все это я знаю! — Дэвид с досадой отмахнулся от назойливо кружившей мухи. — Но большинство людей, по-видимому, удовлетворены этой системой.
— Их запугали и заставили подчиниться.
— А вы знаете поговорку: народ имеет то правительство, которого заслуживает?
— Порой я сомневаюсь — на чьей вы стороне, Дэвид, — сурово сказала Шарн. — Кто вы — просто любитель от нечего делать или вас действительно тревожит несправедливость и угнетение?
— О, я всегда на стороне тех, кому нравится быть угнетенными, —
— Вы не хотите видеть истинной причины людских бед и страданий, — сказала Шарн. — Вы, как врач-шарлатан, довольствуетесь внешними симптомами болезни. И не хотите утруждать себя поисками настоящей причины недуга. Мифф говорит, что вы слишком большой индивидуалист, чтобы стать когда-нибудь хорошим коммунистом.
— Да, она так считает? — Дэвид бросил на Шарн веселый взгляд. — А что это значит — индивидуалист?
— Это значит, — серьезно пояснила Шарн, — что вы ставите свое личное мнение выше мнения других людей, пусть даже лучше осведомленных и более дальновидных.
— Если вы не придаете никакого значения личному мнению, — заметил Дэвид, — то почему же вас так беспокоит мое?
— Я как раз придаю личному мнению большое значение, — возразила Шарн, — но я легко допускаю, что, исходя из одних и тех же общих принципов, люди могут прийти к самым различным выводам по ряду вопросов. И я но берусь утверждать, что мое мнение самое правильное.
— Решение большинства! — насмешливо сказал Дэвид. — Партийная дисциплина и все такое! Нет, я но могу согласиться с решением большинства, если уверен, что моя точка зрения является здравой и разумной.
— Но как же вы можете быть уверены, что располагаете всеми фактами и понимаете диалектику событий настолько, чтобы судить — правы вы или нет?
— А я пытаюсь разобраться в путанице, которая называется международной политикой, и понять, что тут может быть сделано. И я не хочу быть связанным ни одной теорией при решении этого вопроса. Меня могут убедить только мои собственные знания и опыт.
— Боже мой, — вздохнула Шарн, — а я разделяю чувства Луи Арагона. Вы помните, как он писал о своей родине и партии?
Мае партия моя блеск Франции открыла.
Спасибо, партия, спасибо за урок, И в песню с той поры все чувства я облек! Гнев, радость, и печаль, и верность до могилы, Мне партия моя блеск Франции открыла[Перевод М. Кудинова,]На лице Дэвида мелькнула усмешка.
— Знаете, Шарн, бесполезно стараться обратить меня в свою веру.
— А я и не собираюсь обращать вас! — возмущенно воскликнула Шарн. — Мифф говорит, что только здравый смысл может сделать человека
— Но у меня его так мало! — посетовал Дэвид.
— Вы могли бы заняться марксистским учением об обществе, — с тихим упорством продолжала Шарн, она говорила упавшим голосом.
— Хорошо, я займусь, — неожиданно согласился Дэвид. Ему хотелось, чтобы она повеселела.
Лицо Шарн просияло.
— Я уверена, что когда-нибудь я смогу назвать вас своим товарищем, — застенчиво сказала она.
Разговор перешел на прочитанные ими книги и на любимые произведения музыки, живописи и поэзии.
Шарн раскритиковала многие из названных им вещей, бранила романтическую легковесность его вкуса. Дэвид изощрялся в остроумии и не отступал ни на шаг: ему хотелось развлечь ее и поддразнить. Оказалось, Что, забывая на миг о человеческих бедах, она умела смеяться и смеялась весело, каким-то тихим журчащим смехом. Он обвинял ее в том, что она все сводила к научному анализу и математическим формулам.
— А почему бы и нет? — спрашивала она, и на лице ее появлялось упрямство, которое Дэвиду казалось по-детски вздорным. Но при всем том она могла вдруг вся просиять, услышав строчку любимого стихотворения или заметив солнечный луч, играющий на глади моря. Она застыла в восторге при виде розовой орхидеи на длинном стебле, растущей под чайным деревом. А через минуту призналась, что «обожает арахис», извлекла из кармана орехи и принялась грызть, обсуждая на ходу психологические и философские теории в применении к отдельным людям, книгам и событиям.
Дэвида привлекал сложный духовный мир девушки, ее богатая, незаурядная натура. Он даже завидовал немножко эрудиции Шарн, ее знаниям в области точных паук — физики, химии, математики. Ему хотелось бы разбираться в этих предметах не хуже ее. Кроме того, круг ее чтения был более широк: она ушла намного вперед в философии и всемирной литературе. И в то же время, думал он, хотя Шарн и почерпнула из книг немало знаний, она оставалась удивительно наивной и неискушен ной. У нее было мало, а может быть, и вовсе не было никакого жизненного опыта; она ревниво оберегала свой замкнутый, внутренний мирок от всех посягательств извне.
Они заспорили о современных путях развития искусства и литературы. Дэвид говорил о том, что ему претит тенденция заменять ясно выраженную мысль бессвязным нагромождением слов, какофонией звуков, беспорядочными цветовыми пятнами или уродливыми абстракциями форм и образов. Он утверждал, что поскольку искусство является средством общения между людьми, оно должно ясно и понятно отражать идеи или чувства автора. Человек не должен по нескольку раз перечитывать одни и те же страницы, чтобы понять, что хотел сказать автор; или становиться на голову перед картиной, чтобы суметь ее по достоинству оценить.