Негасимое пламя
Шрифт:
— Ну как, лучше? — спросил он.
Она кивнула. Он сел на подлокотник се кресла, и она прижалась к нему в припадке охватившего ее раскаяния. Он ласково гладил ее волосы, обеспокоенный приливом нежности, которая влекла его к ней.
— Ты такая прелесть, Дэвид, — вздохнула она. — Я была влюблена в тебя еще бог знает когда. Но «любовь ее была отвергнута жестоким…». Я поклялась тогда, что поквитаюсь с тобой. Но разве могла я предполагать, что это так заберет меня и что я… я буду так… так страдать оттого, что противна тебе.
— Откуда ты это взяла?
—
Она взяла его руку и положила себе на колено.
— Какая прекрасная рука! Так и кажется, будто опа умеет думать. Длинные изящные пальцы, такие тонкие и сильные; а черные волоски на тыльной стороне руки — признак мужественности и страстности, каковыми качествами и подобает обладать настоящему мужчине.
— Не говоря уж о мозоли на пальце от чересчур усердного писания и о въевшихся в кожу чернилах.
Полная решимости разъяснить свою теорию определения характера человека но руке, она протянула ему свои руки.
— Ты когда-нибудь видел такие уродливые лапы? Короткие толстые пальцы, плоские ногти, омерзительная форма больших пальцев. Конечно, кожа нежная и белая, а ногти искусно покрыты розовым лаком. Но меня но проведешь, я прекрасно вижу алчную заурядную бабу, которой эти руки принадлежат, хотя изо всех сил пытаюсь не впасть от этого в отчаяние.
Дэвид склонился к ней и поцеловал одну из рук, которым был вынесен столь уничижительный приговор.
— Означает ли это, — спросила Джан, затаив дыхание, — что ты прощаешь пх и меня вместе с ними и принимаешь нас такими, какие мы есть?
— Ничего не могу с собой поделать! — сказал он, не отводя от нее нежного, чуть насмешливого взгляда, — К тому же я не верю ни одному слову из того, что ты о них, да и о себе, наговорила.
— И тем не менее это правда. — Джан передернула плечами, словно стремясь подавить в себе горечь. — Не заставляй меня обманывать тебя.
— Хорошо, не буду, — пообещал Дэвид.
Их примирение, капитуляция Дэвида, доверие, которое она выказала ему, — все это ознаменовало новый период в их отношениях. В их отношения легко и естественно вошли страстные любовные объятия, за которыми следовали долгие минуты блаженной опустошенности. Джан, к превеликому своему удовольствию, пробудила в нем всепоглощающее безумие страсти.
Внешне в повседневной их жизни ничто не изменилось, разве только Дэвид стал проводить больше времени у нее дома. Но где бы он ни находился — у нее ли в гостиной, в типографии ли, он был словно в каком-то трансе, обуреваемый мыслями о ее ласках, о ее роскошных, блестящих волосах. Заботясь о ней, он частенько покупал продукты и готовил ужин, чтобы, придя домой после напряженного рабочего дня и поисков рекламодателей, опа могла растянуться на диване и отдохнуть.
— Тебе вовсе ни к чему теперь так много работать, — возмущался Дэвид. — Тираж вырос, рекламные объявления я могу добывать но телефону, но телефону же могу и договариваться о размерах их и стоимости.
— С журналом и впрямь все обстоит прекрасно, — соглашалась
Хотя она смотрела сквозь пальцы, как месяцами накапливаются счета, и никогда ни по одному не платила, пока ее не припирали к стенке, Джан была искренне убеждена в своих деловых способностях. Дэвид соглашался, что кое-какие способности у нее действительно есть. Как бы то ни было, она ухитрялась вполне успешно тянуть свой журнал, хотя и финансировала его бестолково, как бог на душу положит. И при этом могла быть прижимистой и даже беспринципной в своих деловых отношениях с людьми, не представлявшими для нее большого интереса.
В то же время она часто бывала исключительно добра и щедра по отношению к друзьям. Руди и все его приятели, художники, которым редко удавалось продать кому-нибудь свои картины, частенько пользовались ее дружеским расположением, как, впрочем, — Дэвид отдавал себе в этом отчет, — совсем недавно поступил и он сам. Он был безмерно благодарен Джан за то, что она помогла ему вновь обрести утраченное самоуважение. И теперь, когда душевное равновесие было восстановлено, когда между ними установилась интимная близость и условности более не разделяли их, ими овладело безоблачное счастье, несмотря на всю разницу их темпераментов и интересов. Дэвид был захвачен этими новыми для себя ощущениями. Он весь погрузился в состояние ничем не омрачаемой радости. И потому чувствовал себя помолодевшим, более энергичным, как будто ненароком забрел в новый для себя светлый мирок, в котором не было ни будничной сутолоки, ни передряг. Он по-настоящему воспрянул духом, упиваясь радостью, обретенной в этом мирке.
Чувствуя, что потребность вести борьбу за мир становится для него все менее настоятельной, он находил успокоение в том, что это неожиданно свалившееся на него счастье продлится недолго. Он нисколько не изменился внутренне, по-прежнему понимал, какому делу следует отдавать всю свою энергию, однако не в силах был противиться бурной страсти Джан, непреодолимости их взаимного влечения.
Шли месяцы, и хотя они с Джан продолжали работать душа в душу, наслаждаясь обществом друг друга и радостями любви, Дэвида все больше мучила совесть: не на слишком ли большие уступки идет он ради нее, отказываясь от своих убеждений и целей?
Джан бывала недовольна, когда он время от времени ночевал у себя дома, желая убедить м-с Баннинг, что намерен сохранить комнату за собой. В отношениях м-с Баннинг с Чезаре не произошло никаких изменений. Хотя Чезаре, видимо, начинал понимать, кто эта влюбленная в него вдовушка.
Чтобы как-то ускорить развязку их романа, Дэвид однажды утром воскликнул:
— Боже мой, миссис Баннинг! Что вы такое с собой делаете? Вы так похорошели и помолодели!
— Это все новая прическа, — застенчиво улыбнулась Тереза.