Негатив положительного героя
Шрифт:
Вы начинаете шляться вокруг этого места. Иногда расставляете среди свалок треногу с прибором: псевдогеодезист, фальшивый архитектор. Не ждите знаков одобрения. Никто вам не даст аванса под ваш замысел, если вы его правильно сформулируете. Ваши идеи будут признаны не очистительными, а разрушительными. Не посягайте, скажут вам, здесь все-таки Америка (или Россия), здесь люди живут. Здесь пузырьки метана поднимаются, к их запаху все привыкли. Вас уже выгнали однажды вон за ваши труды, и нынешнее терпение не вечно.
А мне нужен этот ландшафт, отвечаете вы почти грубо. А также гэз-стейшн неподалеку. Там светятся цвета «Шеврона», а из одинокой машины, хватившей ночью бензина, доносятся скрипки Алессандро Марчелло. И вы начинаете расчищать площадку,
Однако вы уже не одиноки. Некие тени, быстро обретая плоть, уже шустрят по стройке, прикидываясь завзятыми прорабами, каменщиками, арматурщиками: ну конечно, это ваши персонажи. Вам кажется, что вы ими командуете, собираете мизансцены, а то и массовки батальонного характера, во имя высших целей пресекаете самодеятельность, суете каждому под нос его чертеж, чтобы держался в рамках. Не лезьте с готикой, дубина! Мы здесь возводим ренессанс! Зачем вам лампа Аладдина? Не нужно погружаться в транс! Пусть разберется вся шарага! Не надо прыгать в высоту! Катитесь вдаль к своим шарадам! Не нарушайте простоту! Тут вдруг вы видите, что вам не очень-то внимают, потому что заняты уже не совсем вашим делом, погружены в собственные взаимоотношения, ввязываются в удивляющие вас передряги. Закрадывается подозрение, что по ночам, когда вы спите, они не спят. Иначе почему вы утром прежде всего думаете: что там с ними за ночь стало? Не пожрал ли их дракон? Или грязный крошка Сталин вслед послал своих драгун?
Здание, романтический порт на реке, растет вместе с кучей бумаги на вашем столе. Все это преувеличено, думаете вы, все чрезмерно, кич, нагромождение идей, то расползается, то вспучивается на фиг, смешение стилей, немотивированные пересечения, Доктор Живаго какой-то, никогда не закончить, ведь на столе попутно растет куча студенческих работ по классу романа, пора подумать и о продаже, то есть о читателях, ведь ты же сам талдычишь в классе, что без читателя творческий акт не завершен: и вдруг ты видишь, что роман закончен. Вступ-ленье, хороший эпиграф, пятнадцать добротных глав, шальных характеров игры, ну и, разумеется, шелест подлунных дубрав!
Вдоль реки протянулась набережная с фонарями, по ней впору прогуляться и Онегину, и Аблеухову, и Стивену Дедалусу. Саморазоблачившись, то есть потеряв местоимение «вы», ты сам пока что прогуливаешься. К набережной подступает эллипсовидная площадь с окнами разных кафе, с фонтанами и башней маяка, по духу нечто сродни пьяцца Сан-Марко, но в предреволюционном ключе. Эклектика вернулась во всех ее апофеозах, вот Александр Блок может здесь на закате собрать толпу: «Ждите кораблей! Ждите кораблей!»
Вздымаются стены основного сооружения, много рефлектирующего стекла, по нему еще удобнее читать закаты, чем по самим закатам: далеко ли до Апокалипсиса? Отсутствие симметрии. Нагромождение башенок, лоджий, шпили и флюгера. Здесь промелькнут и дожи. Донесется и флейт игра.
Здешняя публика, привыкшая оставлять в трясине сапоги, возмущается: все построено
За что? Он ведь хотел, как лучше. Еще одна уловка с местоимениями: выбрано самое отдаленное. За аморальность! Да где она? А вы не видите? Вся эта самовыраженческая показуха глубоко аморальна, потому что не моральна! Днем с огнем не найдешь тут и признака нравственности. Нравственность? В этих двусмысленных «кошачьих мостиках», странно выдвинутых углах, неоправданных внутренних авеню, упадочных площаденках со столиками? Почему здесь до сих пор не устоялись устои? Почему иногда все это кажется сделанным из фольги? Почему начинает дрожать, будто в ожидании ветра, какой-то якобы ноты совершенства? Почему люди тут иногда вальсируют не по правилам композиции, а с кем попало? Вот это все вы можете назвать аморальным?
Если бы только это, тайком вздыхает он. Он, он, автор, не вы, не ты и, уж конечно, не я. Персонажи, увы, не только вальсируют. Увы, не все им запишешь в актив. Порой и сплетенки – промуссируют или используют презерватив. В ресторацию вносят золотую стерлядь. Певец поет голосисто. Вместо ужина, однако, начинают стрелять. Подстреливают пианиста. Утром привозят поджаристый хлеб, сыр и вино. На прогулке собаки. Задний двор, однако, подванивает, как хлев. Только что вывезли мусорные баки. И вдруг я прихожу в восхищение от того, что здесь произошло. Не совершенство, конечно, но шедевр! Эти два понятия не синонимы, господа! Так или иначе, мой романешти почти написан и таковым и останется. Антр-ну, все романешти всех времен почти написаны, то есть не дописаны до совершенства. В каждом можно прогуляться за милую душу и можно выйти в любой момент: Good riddance!
Однажды, прогуливаясь по своему роману, вы замечаете нечто постороннее: большое количество компьютеров, на которых работают старательные молодые люди с проборами. За их спинами прохаживается мэтр – пиджакец в сельдяную кость, мудрый человечий лоб, частая смена очков. В ответ на недоуменный вопрос он вежливо, но рассеянно объясняет: «Мы превращаем этот текст в гипертекст, то есть составляем компьютерное меню для расширения и углубления по всем параметрам. Пример? Извольте. Эти русские или, кто тут, голландцы, могут при надобности превратиться в бразильцев. Вводится целая программа мульти-культурализма. Таким образом процесс сочинения сливается с процессом чтения. Не нужно волноваться. Да, стартовый текст подвергается деконструкции, но не пропадает. Он в памяти компьютера. Автор как таковой нам не важен, но зато мы можем проследить его мотивации. Иногда, конечно, происходят некоторые накладки, вызванные, возможно, шалостями электронного вируса. Вот, например, только что выскочила странная фраза: «Передо мной излучина, за ней – аэропорт и шляпой нахлобученной архитектурный торт». Какой-то вздор. Ее мы стираем».
12. PhD, QE2 and H2O
Святослав Николаевич Корбут даже и в эмиграции остается убежденным западником. До того западником, что его и в Америке принимают за иностранца. Но какого точно иностранца, никто сказать не может. Явно не француз, не итальянец и, уж конечно, не русский. Англичанин, что ли, какой-нибудь из снобов? Последнее предположение развеивается, как только Святослав Николаевич произносит пару слов: акцент не тот. Отгадка же довольно проста. Будучи в течение полувека в Светском Свазе (это по-польски) убежденным западником, наш герой выпестовал в себе идеальный, с его точки зрения, образ «атлантического джентльмена», и этот образ теперь он старается не уронить в эмиграции. Итак, договорились: перед нами «атлантический джентльмен».